Всеволод Иванов. Жизнь неслучайного писателя

Громкий мартовский визит в Омск Давида Бурлюка, отца русского футуризма, до предела сблизил Сорокина с Ивановым. По версии Сорокина, из его «Тридцати трех скандалов Колчаку», он, Иванов, «по моей инструкции выступил против Давида Бурлюка, упрекал его в жадности к деньгам». За что тот выдал Сорокину удостоверение как «национальному великому писателю и художнику Сибири». И знаменитый «Манифест Антона Сорокина» написал тоже Иванов. Это подтверждается использованием в тексте «Манифеста» стихов Иванова, который имел опыт сочинения именно таких ассоциативно-образных текстов. Есть еще история с поэмой в прозе «Симфония революции», двуликой, с приметами и революционности, и колчаковства, опубликованной в «Библиотечке “Вперед”» в августе 1919 г. Там, с одной стороны: «Вот кровавый пришел, сидит на троне, как изваяние, а потом за столом, за большой картой, шнуром и булавкой отмечает фронт». А с другой: «А в овраге за публичным домом сидит на коряге диавол, хохочет и радуется: “Не хотите ли нового Керенского или Ленина?” И толпа кричит: всем хватит три тысячи 82 пуда». Уж не принимал ли участия и в этом тексте Иванов? Иначе зачем ему было сжигать весь тираж («50.000» экземпляров) «Симфонии», как писал Сорокин. Но о своем знакомстве, точнее, эпизодической встрече с самим Колчаком сам Иванов написал в «оттепельном» 1962-м в очерке «Антон Сорокин». Потому что именно он познакомил его с адмиралом. В позднем рассказе Сорокина «Анна Тимирева» героиня рассказывает, как был огорчен Колчак, «расстроился до слез, изорвал книжонку, растоптал ногами», «хотел даже отдать приказ об аресте автора».

Это было позже, в августе, встреча же происходила зимой, в начале 1919 г., как указывает Иванов. В это время Верховный правитель еще добродушен, ибо принимал Сорокина, по словам Иванова, «за юродивого», который должен быть «у всех московских государей», и это явно «льстило ему»: есть тот, кто может говорить «ему суровую правду». Скорее же всего, Сорокин просто пользовался благородством Колчака, дворянина, флотоводца, человека старой закалки, XIX века. И к Иванову, вхожему в дом «юродивого», он, очевидно, отнесся тоже как к юродивому, едва ли поверив в слова Сорокина, сказавшего при представлении: «Молодой гений, сибирский прозаик, с которым переписывается Горький». Принял за одно из проявлений «юродства», да и что такое для него, Колчака, Горький – плебей, якшавшийся с большевиками, прозревший после Октябрьской революции. Потому-то и «посмотрел на меня» – словно запоминая еще одного большевика. Слова о том, что Горького и Блока, «когда возьмем Москву, придется повесить», надо все-таки считать идеологическим довеском к очерку, вымыслом. Чтобы подчеркнуть «кровавость» Верховного правителя, косвенно, выходит, угрожавшего и ему, Иванову. Если убрать эти «вешательные» слова, то получается вполне лояльное к адмиралу отношение: «молодой гений» сначала «растерялся» от такой неожиданной встречи, а затем пытался «подобрать веселые и самоуверенные слова», как это было при эпистолярном знакомстве с Горьким. Другу «юродивого» сошло с рук и не такое бы, мог бы не беспокоиться за себя. Да и какой он кровавый, этот Колчак: «Небольшого роста седеющий человек, подстриженный бобриком, в черном мундире», пьющий чай «в серебряном подстаканнике», «помешивая ложечкой». Еще и женат на актрисе, «молодой женщине с большими веселыми глазами и слегка полной».