Всеволод Кочетов и его opus magnum

После 1917 года я вообще надолго забыл, что я еврей. Меня заставили вспомнить об этом в 1944 году, когда возник проект организации «Руссфильма». По этому проекту в Москву допускались работать режиссёры Пырьев, Александров, Герасимов, Савченко, Бабочкин и Жаров. А Эйзенштейн, Райзман, Рошаль, Ромм и прочие, носящие аналогичные фамилии, должны были остаться на национальных студиях в Алма-Ате, Ташкенте. Проект этот не был осуществлён, но в последующие годы мне частенько напоминали разными способами, что я — еврей: и по случаю космополитизма, и в связи с организацией судов чести, и при формировании моей съёмочной группы, и во времена («дела») «врачей-убийц».

Словом, Михаил Ильич получил серьёзную психологическую травму, но, как он говорил, «слава Б-гу», получил и возможность расквитаться за притеснявший его «сталинизм» (наградивший его пятью, пятью, Карл, Сталинскими премиями) и, в частности, собственноручно вырезал из своих фильмов все эпизоды с участием Сталина, шестьсот метров плёнки! Правда, от своих Сталинских премий он не отказался, потому что в таком случае пришлось бы возвращать их денежный эквивалент, по сто тысяч тогдашних рублей за каждую (по тогдашним ценам — просто фантастическая сумма: да, так изощрённо притеснял Сталин Михаила Ильича). Самооскопление Ромма, кстати, доходило до смешного: так, например, в фильме «Ленин в 1918 году», в том его эпизоде, где Ленин беседовал со Сталиным, Сталина «покаявшийся» Ромм «вырезал», в результате чего выходило так, что Ленин, как последний дебил, беседует с пустым местом.

Одним словом, понятно, почему, бичуя в «Обыкновенном фашизме» германский антисемитизм, на самом деле Ромм сводил счёты с теми, кто в 1944 году, имея в виду его национальность, не дал ему поучаствовать в создании «Руссфильма» (вообще-то это стало бы поводом для анекдотов, если бы в состав так и не созданного «Руссфильма» вошли бы «Эйзенштейн, Райзман, Рошаль, Ромм и прочие, носящие аналогичные фамилии» — как если бы в СССР не существовало множества вполне интернациональных киностудий, которым можно было бы предложить свои профессиональные услуги).

Михаил Ильич был человеком трусоватым, что он, надо отдать ему должное, признавал и сам (с тех пор, как он в молодости жесточайшими методами «реквизировал» хлеб у русских крестьян, со слезами благодарного умиления созерцавших его местечковую физиономию, утекло немало лет, и былая удаль уступила место осторожному тихушничеству), и потому, чтобы отомстить Кочетову за его вполне абстрактный намёк, высказанный в романе, мобилизовал, в качестве стенобитного орудия, вышеупомянутого Лейба Абрамовича Хентова, сиречь «Эрнста Генри».

И тут начался чистый детектив.

XVIII. История одной травли. Окончание

Итак, вышеупомянутый «Эрнст Генри» составил обращение в ЦК КПСС на имя Брежнева и наскрёб целых двадцать человек подписантов — как академиков (Арцимовича, Сагдеева, Энгельгардта, Мигдала, Понтекорво, Алиханова), так и малоизвестных писателей-завистников (вспоминаем фильм «Шапка»), и, для внушительности и объёма, нескольких «старых большевиков», которых явно использовали в качестве полезных идиотов. Состряпанное этим Генри обращение пестрило привычными штампами, рассчитанными на партийную реакцию. Роман-де:

— рисует «нечистоплотную карикатуру на советскую молодёжь» (С чего это? Даже фарцовщика и бездельника Генку не назовёшь конченым человеком: в конце романа он начинает задумываться и проявлять признаки раскаяния; вся остальная молодёжь романа как раз демонстрирует крайне положительные советские свойства: молодые рабочие очень трезвенные и трезвые, во всех отношениях; молодые ребята в ответ на соблазнительные речи Юджина Росса поют «Священную войну», а стриптиз уже немолодой Порции Браун досматривать не желают и с возмущением изгоняют, благодаря идейному Феликсу, эту соблазнительницу);

— «чернит наше общество» (А что — изящные пародии на Глазунова и Солоухина, не названных по имени — это очернение?);

— пытается «посеять рознь между различными слоями этого общества» (Как раз наоборот: с упорством, иногда утомительным, Кочетов призывается именно к солидарности всех слоёв советского общества);