Всевышний

— Да. Что ты на это скажешь? Я, пожалуй, расскажу тебе кое-что по этому поводу, историю, случившуюся два или три года назад. У нас тогда был великолепный кот. Ты же помнишь это, своего… в общем, кошек здесь всегда любили. В виде исключения — ибо, как правило, животные ее не любят — этот кот страстно привязался к Луизе; к ее неудовольствию следовал за ней по пятам; едва ее заметив, спускался со своего трона и устремлялся к ней. Она, как водится, не обращала на это ника-кого внимания. В один прекрасный день он исчез, и никто его больше не видел. Что с ним случилось? Его не украли, он никогда не уходил, не покидал дом, разве что выбирался иногда в сад. У меня нет доказательств, но…

— Ну?

— Я уверена, что, постоянно слоняясь за ней, ему удалось пробраться в ее комнату. Консьерж утверждает, что однажды ночью слышал жуткое мяуканье.

— Она убила его, — сказал я категорическим тоном.

— Что? Она тебе что-то сказала? Она говорила об этом коте?

— Вот что произошло. Однажды ночью она проснулась, почувствовав, что в комнате рядом с ней кто-то есть. Она не встала, не пошевелилась, хотя наверняка очень испугалась. Она не подумала ни об этом животном, ни о ком-то из домочадцев: как кто-то здешний мог проникнуть в ее всегда закрытую комнату, в эту пустынь? Она часами оставалась в полной неподвижности, чувствуя рядом с собой лишь присутствие кого-то, кто явился не обычным путем, кто явился в тени и как тень, кого она, может быть, ждала давным-давно. Кто это был? С кем, она думала, что провела эту ночь? Это предстояло разгадать. Утром она увидела кота и зарубила его топором.

— Это она тебе рассказала?

— Так все сложилось. Она мне так сказала.

Я вернулся к себе в комнату. К вечеру я тихонько приоткрыл дверь, я вслушивался в странный шум, шушуканье, словеса бумаги, когда та с осторожностью мнется и разрывается. Я скорчился в темноте. Шум прекратился, но что-то продолжало примериваться к тишине: шуршание ткани, слабый плеск воды или, скорее, приближение голоса, да, попытка, скромная и терпеливая, подобраться ближе к речи. В этом не было ничего тревожного, и если я испытывал легкое опасение, то, напротив, из-за того, что тут присутствовало нечто слишком спокойное, небывалое, настолько это умиротворяло, более мудрое, чем любая мудрость: рассказ, полный и завершенный, о всех событиях нескончаемого дня. Внезапно шум прервался, я заметил почти открытый рот, так же полуоткрытые глаза, еще блуждающие и неспособные видеть, — вплоть до момента, когда шум, полностью прекратившись, обратился в четкий, направленный на меня взгляд, столь же спокойный и столь же серьезный, как и шум, взгляд покладистый, сдержанный и с виду сердечный, но ничего более.

— Ну хорошо, — сказал он, не отводя руки от лампы. Потом выпрямился и встал.

Меня поразило, насколько он мал ростом. Он, должно быть, был на редкость силен, и даже его голова, широкая и массивная, показалась мне опасно крепкой. Он подошел, чуть подволакивая ногу.

— Извините, — сказал я, — я услышал шум и стал вслушиваться.

Он протянул мне руку.

— Да ничего, я сам виноват.

Я не выпрямлялся, я рассматривал эту совершенно белую руку, исполненную исключительного изящества и изысканности, если учесть, насколько брутальным был его облик.

— Когда мне предстоит работать вечером, я стараюсь поспать пару минут перед ужином.

Я снова посмотрел на него.

— Но, может быть…

— Нет, — сказал я, вставая, — я вас узнал.

— Ну хорошо, я счастлив вас видеть. — Он спокойно рассматривал меня. — Мы еще не встречались, на мой взгляд, вы хорошо выглядите.

— Да, спасибо, я чувствую себя лучше.

Мне показалось, что распахнулась другая дверь. Я поймал себя на мысли: вот так встреча! Как чудесно все складывается! И, словно эта мысль вырвалась наружу, быстро подошла Луиза и бросила на меня свирепый взгляд.

— Позавчера, — сказал он, — я имел разговор с Ихе. Не беспокойтесь: с вашим отпуском все в порядке.

— Ихе?

— Ну да, начальником вашего отдела.

— Да, спасибо.

— Я пришла отвести тебя на ужин, — сказала Луиза.

— Идите ужинать, — живо откликнулся он.

Я поел. Луиза ничего не говорила, не оставляла меня. После ужина она не стала убирать со стола, так что мать, войдя, увидела оставленные в беспорядке тарелки и приборы. «Луизы что, здесь нет?» Она заметила ее в глубине комнаты, та сидела на полу, на подушке, в свою очередь уставившись на маленький столик, поднос, грязные тарелки. Мать подошла к столу; Луиза поднялась и тоже к нему приблизилась. Я смотрел, как рядом друг с другом скользят их руки, мелькают, встречаются, не соприкасаясь. Луиза, унося поднос, вдруг как-то странно попятилась; она смотрела на дверь и, по мере того как та открывалась, не сдвигаясь с места, отстранялась, по-прежнему с подносом, окаменевшая.

— Вы уже поели? — спросил меня отчим. — Позволите остаться на несколько минут?

Он уселся, не замечая, казалось, необычного виде́ния, возникшего из черных глубин дома, которое держалось позади и вперилось в него с несгибаемостью металла.