Всевышний

Несколькими неделями ранее я бы испугался недомолвок. Теперь они доставляли мне мгновение передышки: всего мгновение, один краткий миг. Даже глядя на Луизу и заставляя себя думать, что это не Луиза, а, например, медсестра, я не мог забыть, насколько поверхностна эта разница: для меня она была сиделкой, заботилась обо мне, ничего больше. (Впрочем, я не верил во всю эту ерунду.) Надо бы, думал я, замедлить проносящийся сквозь меня с небывалой скоростью поток отражений: все происходит слишком быстро, мчится, словно я должен действовать все быстрее и быстрее, и не только я, но и другие, вещи и даже пыль; все настолько ясно; эти отражения, все эти тысячи бесконечно малых и отличных друг от друга потрясений никогда не смешиваются. Всю ночь напролет я слышал, как дребезжат стекла; это было нейтральное, все более быстрое, все более близкое к слому содрогание, а теперь это дрожащее стекло — уже я сам. Я смотрел на Луизу, я хотел бы заговорить с ней, но все это было так странно: я спрашивал себя, не говорю ли с ней как раз в этот момент. Она рассеянно оглядывала комнату; то, что видела она, видел и я; она, как и я, замерла перед стеной, перед, как и я, пятном на стене; то, что она обдумывала, тоже располагалось на стене или где-то еще, в городе, может быть, у моих родителей. Да, она наверняка думала о матери, она ждала телефонного звонка, да неважно чего; тут не было ничего таинственного, ей только и нужно было сказать об этом, чтобы я имел какое-то представление. Разве мы могли бы понимать друг друга, если бы я сначала так или иначе с ней не заговорил? Я говорил с ней, это было видно хотя бы по тому, как она держалась рядом со мной, в той же комнате, с теми же мыслями. Отсюда рождался гул, глухая, бесконечно тянущаяся нота, которая обращалась к ней и позволяла нам быть вместе.

Этот звук, мне хотелось его, только его и слушать. Он падал с регулярностью колокольного боя, совсем рядом со мной, совсем вдалеке. Я выбежал в коридор: он был там и даже увлек за собой Луизу, которая смотрела на меня, стоя перед дверью. Я, значит, был прав? Он был столь же близок, как и мой голос, и, вероятно, в мире не было места, где я не мог бы его, как и свой голос, услышать. Только я никогда не смолкал. Луиза взяла меня за плечо, тихо отвела обратно. Что она подумала? Что я все еще болен, что хотел сбежать? Как только это пришло ей в голову, у меня имелось доказательство, что она меня услышала и слушает: из меня струилось что-то, что я не мог остановить, хозяином чего я был, не будучи вполне его хозяином. Вот почему я подозревал, что говорю, хотя на самом деле этого не слышал: по большей части я с легкостью отличал одно от другого, подчас мне казалось, что слова выходят сами по себе, я отпускал их, чтобы передохнуть. По сути, я имел на это полное право. Во всем этом не было ничего нового. Это даже было настолько в порядке вещей, что объяснялось уже просто тем, что так было, а так было все время, так что все постоянно находило себе объяснение.

Среди ночи я снова начал задыхаться. Луиза поспешно выбежала на поиски помощи. Я увидел, как они вместе входят и, за застекленной дверью, под лампой, стоят лицом к лицу. Я спокойно рассматривал его, скованного и смущенного.

— Ожидал, что вас увижу, — сказал я, — но не в подобный час. Луизе не стоило вас беспокоить.

— Луизе?

— Да, это моя сестра.

Он слегка повернулся к ней.

— Ваша сестра? Но она права; я ложусь поздно и только-только вернулся.

Он промедлил какое-то время, и, заметив, что он готов ретироваться, я подал ему знак.

— Видите, как обстоят дела. Всего несколько дней назад я бы пошел на все, чтобы избежать встречи с вами. Я даже съехал, чтобы больше с вами не видеться. А теперь вернулся, вы все еще живете в этом доме, и среди ночи беспокоят именно вас.

Он посмотрел на меня со странным видом — озадаченным и заинтересованным.

— Вы съехали, чтобы больше меня не видеть?

Я наклонил голову.

— Почему? Я был вам настолько неприятен?

— Не неприятен — или, по крайней мере, не очень, не все время. Вы меня смущали, я говорил вам об этом. А теперь…

— Теперь?

— У меня такое впечатление, что больше не смущаете. Думаю, мне даже будет приятно поговорить с вами, по крайней мере в данный момент; я имею в виду, что в данный момент, в вашем присутствии, у меня такое впечатление. Быть может, оно не продлится долго. Быть может, я просто счастлив, что могу поговорить, а до вашего появления здесь не был достаточно спокоен, чтобы это сделать.

— Вы чувствуете беспокойство?

— Я не беспокоюсь. Я помню, что одной из причин, отдалявших меня от вас, было то, что у меня в уме вы оказались связаны с идеей болезни. Вы относились ко мне как к больному, я боялся, что вы хотите извлечь выгоду из моего болезненного состояния. Для меня же, наоборот, странным, ненормальным были вы. Тогда как теперь…

— Теперь?

— Я не знаю. Я вижу, что это была глу-пость, наивность. Болен я или нет, это ничего не меняет.

— Вы наверняка не тяжело больны. Я вскоре вернусь вас проведать. Это ваша сестра?

— Да, Луиза.

— Я представлял ее не такой. Вы не похожи.