Всевышний

— Хотите, чтобы я описал вам этого человека со всей точностью? Как вы, наверное, заметили, он был неплохо одет, на нем была добротная кожаная куртка. Так и было, к моему сожалению. Будь он в рванье, мой поступок, очевидно, стал бы более понятен.

— Ну почему же? Он кажется мне вполне естественным.

— Не знаю. Возможно, — сказал я, пристально на него глядя, — истории вроде этой складываются из множества частей. Мне представляется, что некоторые из тех, кто останавливает прохожих и просит вспомоществования, на самом деле нуждаются далеко не в той степени, как это преподносят. Но они и не стремятся эксплуатировать щедрость общества. Может статься, у них совсем иная цель: например, создать впечатление, что все идет не самым лучшим образом, что система, несмотря на свои все более и более мелкие сети, все еще пропускает немало плачевных и прискорбных случаев или что для некоторых работа уже более невозможна. Почему? Дело тут не в здоровье, не в доброй воле, не в убеждениях. Они хотят и могут — и тем не менее не могут. Все это наводит на размышления.

Он рассматривал меня с заинтересованным видом, я чувствовал, что мое лицо должно казаться ему искаженным, мрачным.

— Вы полагаете, что, как чиновник, я чувствую себя обязанным, из лояльности, защищать официальные взгляды? Я вообще ничего не обязан. Как и все, я совершенно свободен. А впрочем, мое мнение ничего не стоит, это всего лишь аллегория, я в это не верю.

— Но вы все же дали этому попрошайке денег?

— Да, ну и что с того? Я сделал то, что доставило мне удовольствие. Я был напуган, вот в чем правда. Был смущен. Чтобы прервать объяснения, я подал ему эту мелкую сумму. Нужно ведь принимать в расчет и личные чувства.

— Вы легко возбудимы, не так ли?

— Если бы я отказал, я должен был бы предложить ему встать на учет в специальном агентстве или расспросить подробнее о причинах его затруднений. Мне пришлось бы попытаться его убедить. В чем? Это же абсурдно. Пойдя у него на поводу, я закрыл дело с минимальными потерями.

Облокотившись на мой письменный стол, он безмолвно меня рассматривал. Тут я заметил, насколько меня впечатляет его лицо, кажется непохожим на остальные. Оно виделось слишком красочным, с чуть ли не красными щеками, но при этом местами и слишком белесым: лоб был бел как бумага, уши тоже. В его выражении присутствовало что-то властное, неприятно повелительное, этакая ни на что не обращающая внимания беззастенчивость. И вдруг я прочел в нем также и недоверчивость, изворотливый и несуразный ум, и это делало подозрительным его безмерное спокойствие.

— Не обижайтесь, — сказал он, — но вы кажетесь мне не таким, как другие. Вы молоды, я заведомо много старше вас. Так что могу сказать вам, хотя обычно от подобных замечаний воздерживаются… Я был поражен… не вашей ли манерой говорить, или вашими идеями, или какими-то вашими жестами? Извините, моя откровенность становится нелепой. Вы не иностранец?

Я покачал головой.

— Я раньше был врачом, мне свойственно классифицировать людей. В противоположность вам, я не ищу изощренных объяснений. Впрочем, если разобраться, никому нет дела до теорий или учений. Вам уже говорили про меня?

Я покачал головой.

— Я достаточно долго прожил за границей. Вы знаете, что это такое: иные обычаи, вместо одного едят другое; совсем другие пейзажи, по крайней мере до определенной степени, поскольку все большие города, естественно, друг другу под стать. И еще язык… словом, всего не перечислишь. Короче говоря, все иное. И от страны к стране все всегда достаточно разное. Тем не менее, если исключить чувство потерянности и схожие с ним ощущения, очень быстро осознаёшь, что пересечение границ мало что значит и зарубежья попросту не существует. В полной мере чувствуешь, что страна, которую ты покинул, простирается и на все остальные, что ее поверхность покрывает и другие, в тысячу раз бо́льшие, что она — в то же время и всё остальное. И если это ощущает путешественник, то с еще большим основанием чувствует коренной житель, который превращает свой город в центр, эквивалент всего мира, и довольствуется смутными грезами о чем-то ином.

Он прервался и на мгновение остановил на мне свои маленькие пристальные глаза — слишком мелкие, заметил я с неловкостью, для столь монументального лица.

— Не думаю, что стоит прибегать к фантастическим толкованиям, чтобы разобраться с подобными банальностями. Иным кажется, будто они усвоили все на свете. Это пьянящее впечатление, но что это, по сути, значит? Просто так видится ушлым теоретикам.

— Почему вы считаете, что я отличаюсь от других?