Всевышний

— Нет, вы не так уж отличаетесь. Вы запутались в общих идеях, и у вас идет кругом голова. Вы смутно ощущаете, что эти идеи, возможно, — ничто, но что останется, если они рухнут? Пустота, и потому они ничем быть никак не могут; они, стало быть, — это всё, и вы задыхаетесь. Вы знаете, — сказал он с наивным цинизмом, — что вам случается разговаривать на ходу? Вы шевелите губами, даже делаете какие-то жесты. Можно подумать, что вы ни на секунду не хотите прерывать нить афоризмов и максим. В своей основе направление вашего ума сформировано общественными функциями!

В это мгновение, и я это предчувствовал, в нашем разговоре словно что-то порвалось; неважно, что говорил мой собеседник, я слушал не его, а нечто совсем иное, и все же то, что он говорил, не могло слишком уж отличаться от того, что, мне казалось, я слышу. Я сделал усилие, чтобы смотреть только на него. Он тщательно изучал комнату.

— У вас много книг, — сказал он, — вы любите читать? — Я следил за движением его глаз, которые, казалось, готовы были вращаться, как крохотные колесики. Он поднялся с места и прочел несколько названий. — У меня нет времени на чтение, — сказал он, вновь садясь. Он долго, может быть машинально, в меня вглядывался. — За рубежом я многое изучал, а также писал.

— Вы были журналистом?

— Да, печатался в некоторых газетах. — Он добавил: — Я вернулся в эту страну совсем недавно. Я из так называемой эмиграции, хотя подобное слово уже мало что значит. С тех пор как я перестал быть врачом, я занимался самыми разными вещами.

Я сделал еще одно усилие.

— Вы были врачом? И отказались от этой профессии?

— Меня отстранили.

Мои глаза шарили по его костюму, рукам; затем я выглянул в окно и уловил мрачный, невероятно мрачный массив проспекта.

— Меня перевели в запас, — продолжал он спокойным тоном.

Я слышал, как вопит радио у соседей. С этажа на этаж с необоримой силой разносилось неистовое, крикливое пение, настоящий коллективный голос.

— Как вижу, я вас удивил, — внезапно улыбнувшись, сказал он. — Быть может, и в самом деле необычно говорить: меня уволили, я потерял свое место. Так не принято. Впрочем, я был не настоящим врачом, всего лишь ассистентом, и был связан со многими учреждениями. По сути дела, я только прошел стажировку, этот вид деятельности мне не подходил.

— Вы много путешествовали, — с трудом выдавил я.

— Да. И да и нет. Я пожил за границей, но там не перемещался. Жил в гостиничном номере.

— Но… На каком основании вы там пребывали?

— На каком основании? — Его взгляд застыл на мне. — Я думал, что уже донес до вас, — сказал он холодным голосом. — Я ввязался в государственные дела. И в некоторый момент вынужден был покинуть страну.

— Этого не может быть! Что вы хотите сказать? Почему мне это рассказываете?

— Успокойтесь, — сказал он, тоже вставая. — Что в этом такого уж необычного? Полагаю, вы человек лояльный, я могу вам доверять.

— О чем вы?

— Я здесь на законном основании. Вы можете не беспокоиться. Со мной все по закону, — настаивал он.

Я чувствовал, что он возвышается совсем рядом, и оперся о книжные полки.

— Речь идет об истории, не имеющей никакого значения и никаких последствий. Я не совершил ничего постыдного, уверяю вас. Меня не преследовали. Я отправился в изгнание по своей воле, поскольку счел, что так для меня будет лучше, и хотел попробовать разобраться в некоторых вещах. В настоящий момент у меня есть должность, я работаю. Вам достаточно этих разъяснений?

— Но зачем рассказывать мне об этом? — проговорил я вполголоса.

— Вы меня спросили. Рано или поздно вы бы узнали все это и рассердились на мою скрытность. Меня зовут Пьер Буккс.

— Буккс, — сказал я. — И по этой-то причине вы и покинули свой пост?

— Да… в общем-то, да. Впрочем, повторяю, я не годился для того, чтобы заниматься больными в подобных условиях. Я очень быстро понял, что не могу оставаться заодно со всем этим.

— Вы одиноки? У вас есть семья?

— Нет, у меня нет семьи. Знаете, я далеко не молод, у меня уже нет родителей. За границей я женился, но моя жена умерла. Я женился на ней в Базеле. Я жил тогда совсем один. У большинства моих сотоварищей по изгнанию была профессия или какое-то занятие. После ее смерти я решительно взялся за работу; мне стало ясно, что даже если я, собрав все силы воедино, сумею изменить всего лишь что-то одно, сдвину одну-единственную соломинку, это не будет бесполезным. И быть может, тем самым мне удастся сделать много больше.

Он открыл дверь и переждал несколько мгновений.

— Вы уходите?

Он не пошевелился.