Вся ваша ненависть

– Ребят, хватит! – вмешивается Майя. – Хейли, если Старр хочет, чтобы мы извинились, – без проблем, мы извинимся. Старр, прости за протест. Глупо использовать трагедию, чтобы прогуливать уроки.

Мы смотрим на Хейли. Она откидывается в кресле и скрещивает руки на груди.

– Я не собираюсь извиняться, потому что ничего плохого не сделала. Это она должна извиниться за то, что на прошлой неделе назвала меня расисткой.

– Ого, – говорю я.

Знаете, что меня жутко бесит в Хейли? То, как ловко она выворачивает спор наизнанку и выставляет жертвой себя. Она в этом деле мастер. Раньше я на это покупалась, но сейчас…

– Я не буду извиняться за свои чувства, – говорю я. – Мне все равно, что ты имела в виду, Хейли, потому что комментарий про жареную курицу показался мне расистским.

– Да пожалуйста. – Она пожимает плечами. – А мне показалось, что в протесте нет ничего такого. И раз уж я не собираюсь извиняться за свои чувства, а ты – за свои, давайте просто посмотрим телик.

– Да пожалуйста, – говорю я.

Майя рычит, как будто с трудом сдерживается, чтобы нас не придушить.

– Знаете, что? Раз вы такие упертые – пожалуйста.

Она принимается переключать каналы. Хейли косится на меня, но не хочет, чтобы я это заметила, и отводит взгляд. Дешевый приемчик. Да и пофиг. Я думала, что пришла поговорить, но на самом деле пришла за извинениями.

Я смотрю в экран. Конкурс вокалистов, реалити-шоу, Сто-пятнадцать, танцы знаменитостей… Погодите.

– Назад, назад, – говорю я Майе. Она щелкает обратно, и, когда он вновь появляется в телевизоре, добавляю: – Стоп! Вот это!

Я не раз пыталась вспомнить, как выглядит Сто-пятнадцать, и теперь, когда вижу его наяву, мне становится не по себе. Я запомнила его довольно точно: тонкий рваный шрам над губой и веснушки, рассыпанные по лицу и шее.

В желудке все переворачивается, по телу бегут мурашки; я хочу спрятаться. Инстинкту самосохранения все равно, что это фотография на телике. С шеи у Сто-пятнадцать свисает серебряный крестик, словно он считает, что Иисус одобряет его поступок. Наверное, мы верим в разных Иисусов.

А потом в телевизоре появляется мужчина, похожий на Сто-пятнадцать в старости: у него почти полностью седая голова, нет шрама над губой, а на шее больше складок, чем веснушек.

– Мой сын опасался за свою жизнь, – произносит старик. – Он лишь хотел вернуться домой к жене и детям.

На экране появляются фотографии. Вот Сто-пятнадцать с улыбкой обнимает женщину с затушеванным лицом. Вот он на рыбалке с двумя маленькими затушеванными детьми. А вот с золотистым ретривером. С затушеванными пастором и дьяконами. В полицейской форме…

– Офицер Брайан Круз – младший провел на службе шестнадцать лет, – говорит закадровый голос, и нам показывают еще больше фотографий Сто-пятнадцать в форме.

Он был копом ровно столько, сколько жил Халиль, и я спрашиваю себя, не извращенная ли это шутка судьбы: может, Халиль родился лишь для того, чтобы этот человек его убил?

– Бóльшую часть данного срока он служил в Садовом Перевале, – продолжает закадровый голос, – районе, печально известном обилием бандитов и наркоторговцев.

Когда показывают мой район, мой дом, я напрягаюсь. Все кадры как на подбор ужасны: вот наркоманы, бредущие по улицам, вот обшарпанные многоэтажки Кедровой Рощи, вот гангстеры показывают символы своих банд, вот тела на тротуарах, покрытые белыми простынями. Но как же миссис Рукс и ее торты? Мистер Льюис и его стрижки? Мистер Рубен? Больница? Моя семья? Я?..

Я чувствую, как Хейли и Майя смотрят на меня, но сама на них смотреть не могу.

– Мой сын любил работать в этом районе, – утверждает отец Сто-пятнадцать. – Он всегда хотел лишь одно: изменить жизни этих людей к лучшему.

Забавно. Рабовладельцы тоже считали, что меняют жизни чернокожих к лучшему. Что спасают их от «дикой африканской жизни». То же дерьмо, только столетие другое. Мне бы очень хотелось, чтобы такие, как он, перестали думать, что таких, как я, нужно спасать.

Сто-пятнадцать-старший рассказывает о жизни своего сына до инцидента. Что он был хорошим мальчиком, что никогда не попадал в неприятности и старался помогать другим. Прямо как Халиль. Но потом он говорит о том, чего у Халиля уже никогда не будет: о колледже, свадьбе, семье.

После журналистка расспрашивает отца Сто-пятнадцать о той ночи.

– Брайан остановил этого парня за разбитый габаритный и превышение скорости.

Халиль не превышал скорость.

– Он сказал мне: «Пап, когда я его остановил, у меня сразу появилось плохое предчувствие», – рассказывает Сто-пятнадцать-старший.

– Почему? – уточняет журналистка.

– Он сказал, что парень и пассажир покрыли его матом…

Мы не ругались.

– …И постоянно переглядывались, словно что-то замышляли. Брайан испугался, ведь вдвоем они могли его уложить.

Не могла я никого уложить. Я дрожала от страха. В его устах мы какие-то сверхлюди, а не дети.

– Но мой сын всегда делает свою работу, невзирая на страх, – говорит Сто-пятнадцать-старший. – И та ночь не была исключением.