Всё будет хорошо, обязательно

Плакала я только у яблони. У ямы, куда я спрятала мои мечты. Мне хотелось выкопать свои сокровища, посмотреть на фотографию, вспомнить, как мы смеялись над Кларой. Посмотреть на маму, увидеть её улыбку. Я несколько раз опускалась на колени и ощупывала землю. Но стояла зима, земля была твёрдая и влажная. Мне не хотелось просить Оскара о помощи. Мне не хотелось задавать ему лишнюю работу. Но главное – это был мой тайник, только мой. Мне будет больно, если мой клад выкопает кто-то другой. Пусть всё так и лежит в земле. До конца зимы, а может быть, и дольше.

Разумеется, я не только плакала. Работала по дому вместе с Розой, выполнявшей теперь мамины обязанности. Я ей помогала так же, как она раньше помогала маме.

Мы знали, что не одиноки в своём горе. Ведь мамы и папы гибли везде. Гибли братья и сёстры. Гибли дети. Беда пришла во все семьи. Эта мысль могла бы показаться утешительной. Но она ничуть не утешала. Горе придавливало нас к земле, точно мельничный жернов. Так, что порой даже дышать было трудно.

Спали мы теперь в подвале. Там было безопаснее. Я затащила свой матрас под стол. Это место казалось мне самым безопасным.

Отсюда нам не был виден фейерверк в небе. Мы только слышали свист падающих снарядов. И грохот от их разрывов. Иногда далёких, иногда близких. Теперь мы чувствовали себя дома совсем не дома.

Дороги вокруг города покрылись непролазной грязью. Перемешанной с кровью. По ним то и дело ездили кареты скорой помощи с ранеными солдатами.

Французские солдаты, которых мы видели, были с головы до ног покрыты грязью. Их жизнь проходила в траншеях с раскисшей землёй на дне. Земляная жижа была повсюду. Лошади у французов отощали, и мне было так их жалко!

Иногда мы видели хорошо откормленных лошадей – это значило, что где-то поблизости англичане. Они появились уже после французов. Англичане пели больше, чем французы, смеялись и ругались громче и пили виски из чайников. Они ещё не очень-то знали, что такое война. У них было много еды. Столько еды мы не видели уже много месяцев. Бараньи окорока, сыры размером с колесо телеги, огромные банки с мясом – килограммов по пять каждая. На них было написано Corned beef[5], но англичане произносили это очень странно. Мы слышали что-то вроде «боллебиф». Симпатичное слово, легко запоминается.

Мы часто покупали продукты у каких-то коробейников. Я спрашивала себя, не воруют ли они эту провизию у англичан. Коробейники уверяли, что нет. Что ещё они могли сказать? Но Оскар своими глазами видел, как английские солдаты сваливали мясные консервы в каналы. Чтобы их тяжёлые машины не завязли при переправе. А потом, случалось, забывали их оттуда достать. Или собирались вернуться за ними позднее. Ловкие и бесстрашные жители нашего города сами выуживали эти банки из воды. Как-то раз Оскар принёс несколько банок с мясом домой.

Я уверена, что мама отказалась бы от этого мяса. Но папа молча открыл банку, и мы досыта наелись честно найденным боллебифом.

Вблизи от лагеря англичан была подвешена большая медная штуковина. Оскар говорил, что это корпус снаряда. Рядом лежала железяка. Когда ею ударяли по медной штуковине, получался звук как у гонга. Я не могла понять, зачем им это. Может, чтобы оповещать своих о том, что готов обед.

Но вскоре я узнала, каково назначение гонга.

15.

Однажды весной, рано утром, я стояла в саду с корзиной постиранного белья. На яблоне уже появились маленькие зелёные листочки. Скоро она покроется розовыми цветами. Чёрные дрозды распевали песни, словно считали, что сегодня праздник. Мама всегда так любила их пение. Мне хотелось, чтобы они умолкли.

Вдруг я услышала гонг. В него ударяли сильно и настойчиво. Я повесила простыню на верёвку. И тут у меня из глаз потекли слёзы. Я плакала, хотя не испытывала никакой боли. Слёзы сами катились по щекам. У меня защекотало в горле, я закашлялась. Меня начало подташнивать. Я когда-то слышала от одного старика, что от горя человек может по-настоящему заболеть.

Тут рядом со мной оказался Оскар. У него тоже текли слёзы. Ручьём. Я никогда в жизни не видела, чтобы он плакал. От удивления меня стало подташнивать ещё больше. Он схватил несколько мокрых полотенец из корзины и зажал мне ими рот и нос. Его лицо тоже было закрыто полотенцем.

– Быстро в дом! – крикнул он.

Я побежала за ним, не задавая вопросов. Оскар тотчас же закрыл за нами дверь. Папа, Роза и Жюль заделывали мокрыми полотенцами щёлки в окнах и дверях.

– Что случилось? – спросила я.

– Точно не знаю, – ответил папа, не отвлекаясь от своего дела, – думаю, это газ[6].

Я не очень-то знала, что это такое, но поняла, что нечто ужасное.