Всё, чего ты никогда не узнаешь

– Так, кажется я что-то перепутала. Это были не вы.

Исайя смеется.

– А я думал, что вина больше всех выдула Эшли.

Я делаю вид, что оценила шутку и ударяю себя по лбу.

– Я весь день рисовала, уже с ума схожу.

Исайя снова смеется и жестом показывает вернуться в гостиную, откуда звучит смех.

По дороге домой, я долго молчу. Нам ехать полчаса без учета пробок, поэтому я могу собраться с мыслями. Зачем Калеб обманул меня? Какая причина?

– Где ты был в четверг?

Калеб отрывает взгляд от дороги.

– Что?

– Ты слышал. Куда ты поехал в четверг вечером, и кто тебе звонил?

– Я…

– Исайя понятия не имеет ни о каком боулинге.

Он не ожидал, что его обман вскроется. Видимо, вообще не думал, что я спрошу об этом Исайю. На лице Калеба появляется выражение лица, которое я всегда боялась увидеть. Виноватое и испуганное, словно его поймали с поличным.

– Никки.

Я не хочу слышать. Закрыв лицо руками, я даю волю слезам.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

тогда

Когда я впервые взяла кисть из маминых рук и стала рисовать, я всегда знала, какими будут мои рисунки. Это не будет что-то выдающееся. Это не будет тем, что будут выставлять в галереях и продавать. Мой стиль не будут cчитать особенным.

Я всегда это знала и не претендовала ни на что. Не потому что я не верила в свой талант или в себя, вовсе нет. Просто потому что я знала, что именно хочу показать этими рисунками. Мне не нужно будет выплескивать в них боль или свою ярость. Я не Пикассо. Я просто люблю рисовать вот и все.

В основном, это всегда была акварель. Мне приходилось слышать от многих, что акварелью рисуют лишь любители, так я им и буду. Вообще плевать, кто и что говорит. Мои рисунки не всегда были детскими, но, если смотреть на них глазами человека, которого совсем не завлекает искусство, они могут такими показаться. Цветные карандаши и акварель – это тоже атрибуты юного детсадовского художника, верно? Я им и остаюсь до сих пор. И мне это нравится. В конце концов, не специально, но я все же следую по пути своей матери и тоже хочу дарить свои рисунки детям.

Сейчас я смотрю на свою работу на холсте среднего размера. Мистер Торренс очень добр еще и в том, чтобы свободно раздавать чистые холсты налево и направо. К нему ходят лишь три студента, и все в разное время, но у нас такие поблажки, что другим нашим сокурсникам и не снилось.

Мистер Торренс уже ушел, как обычно оставив для меня два круассана. Но я все еще не спешу уходить. Заходящие лучи падают на холст, освещая мою работу новыми красками. Я вижу три оттенка синего. Это похоже на небо, а не на море. Но ведь золотистые рыбы не плавают по небу. Я решаю оставить этот вопрос открытым. Пусть мои рыбки плывут по трехцветному небу, которое похоже на море. Ну или это море похожее на небо.

Улыбнувшись и засунув кисть в зубы, я подтираю пальцами некоторые места. Внезапно раздается тихое покашливание сзади, и я подпрыгиваю от неожиданности.

– Боже, ты меня напугал.

Калеб улыбается. Он выглядит как обычно. Как обычно сногсшибательно. На нем пальто, под которым видна серая рубашка, заправленная в черные брюки. Его задумчивое лицо никогда не покрывает щетина, оно такое гладкое, что иногда так и хочется провести по его острым скулам ладонью.

– Извини, я не хотел, – отвечает он. – Можно?

Я киваю, и Калеб проходит в студию. Честно признаться я не в том виде, в котором бы хотела предстать перед парнем, который вроде как нравится. Да он мне нравится, и глупо это скрывать, во всяком случае, от себя. На мне джинсовый комбинезон с одной отстегнутой лямкой, под комбинезоном старая испачканная краской футболка. Лицо наверняка так же испачкано, а волосы я собрала шишку на затылке и повязала ее косынкой.

– Красиво, – задумчиво произносит Калеб, глядя на мой рисунок.

– Спасибо. – Я начинаю складывать краски в одну сторону.

Он еще несколько секунд смотрит на холст.

– Мне кажется, я бы хотел это видеть… – он замолкает, задумавшись.

– В детской книжке? – подсказываю я.

Калеб смотрит на меня. Наверняка думает, не обидит ли это меня.

Я улыбаюсь.

– Расслабься. Я знаю, как и для кого рисую. Да действительно, я хочу рисовать для детей.

Он тоже улыбается и довольно долго не отводит от меня глаз.

– Это здорово. Правда, Никки.

– Спасибо, Калеб.

– Тебе помочь? – Он снимает пальто и бросает его на стул.

Я решаю согласиться.

– Если не сложно. Переставь вот эти банки с краской в тот угол, пожалуйста.

Калеб быстро выполняет мою просьбу. Пока я мою руки и кисти под краном, установленным прямо здесь у окна, Калеб еще некоторое время смотрит на мой рисунок.

– Можно тебя попросить?

Я вытираю руки бумажными полотенцами.

– Конечно.

– Не могла бы ты нарисовать все то же самое, только с пчелами?

Я смотрю на него с подозрением и жду его улыбку. Но судя по всему, Калеб говорит серьезно.

– Эм, я постараюсь.

Теперь он улыбается.

– Отлично. Никки, я пришел поговорить.

Я вздыхаю. Кажется, догадываюсь, о чем.

– Ты о том вечере?

Он кивает.

– Да именно.

Я хмуро отмахиваюсь.