Всё, что имели...

С головой укрывшись одеялом, Степанида лежала в тепле, думала о вчерашнем, в мыслях бранила себя за то, что выпила, кажется, лишнего, что слушала патефон, танцевала, не отталкивая Терентия Силыча, когда он поглаживал ее руки и коленки. Ей было хорошо и весело с ним.

— Кончай ночевать, Степа! — шутливо скомандовал вошедший Крюков. Он снял с ее головы одеяло и прижался бритым, пахнущим одеколоном подбородком к ее щеке.

— Ой, Тереша, погоди. Который час? — спросила она.

— Счастливые часов не наблюдают, — прошептал он.

— Ты же знаешь, куда мне идти. К дочери.

— Позови на помощь логику: сейчас все нормальные студенты на занятиях, а следовательно, только ближе к вечеру Арина освободится… Мы тем временем сделаем ходку на рынок. Думаю, возражений с твоей стороны не будет.

Сквозь щели закрытых ставен сочилось зимнее солнце. Яркие полосы лучей как бы кроили комнату, решетками падали на стол и шифоньер.

В сумерки, после обеда (умница Терентий Силыч графинчик с водкой на стол не выставил: нельзя, ей идти к дочери) Степанида вместе с Макаровной отправились в студенческое общежитие. На душе было радостно, легко и волнительно. За плечами она несла тот же рюкзак, от которого вчера утром веяло приятным и вкусным запашком. Должно быть, и сейчас от рюкзака исходит не менее приятный запах, но она этого не чувствует: сыта!

— Терентий Силыч ваш родственник или как? — спросила по дороге Степанида.

— Он для меня лучше иного родственника. Я-то, Стешенька, около Терентия Силыча кормлюсь, я-то, милая ты моя, и сестру хворую подкармливаю, — перейдя на «ты», шепотком откровенничала Макаровна. — На пенсию нынче разве проживешь? А потом карточки эти, пропади они пропадом… Сама, должно, знаешь, как и чем они отовариваются. Всеми силами стараюсь, чтоб ему хорошо у меня было. Мои-то все — что дочка, что два сына — воюют.

— А Терентий Силыч где работает? — продолжала интересоваться Степанида, решив про себя, что не из колхоза он и присочинил насчет солдаток, попросивших его кой-что продать на рынке.

— Должность у него какая-то есть. Да я и не расспрашиваю. Человек он хороший.

Степанида согласилась. Да и как было не согласиться, если Терентий Силыч оказался до того щедрым, что она, не потратив ни копейки, вон какие гостинцы несет Аринке, на две, а то и на три недели хватит ей пропитания. Он и рыночной выручкой по-божески с ней поделился, карточками снабдил, сказав, что они как воздух нужны студентке. Степанида не спросила, откуда у него карточки, догадываясь, что Крюков из тех оборотистых людей, которые все достать могут.

— Вот здесь и живет Арина, — сказала Макаровна, когда они подошли к такому же, как в Новогорске, бараку, только двухэтажному. — Номер комнаты не забудь. Пятнадцатая… Ну, иди с богом, Стеша, — подтолкнула она.

Отыскав нужную комнату, Степанида постучала в дверь, услышала:

— Да, да, можно, войдите!

Узнав голос дочери, Степанида рванула дверь, очутилась в небольшой комнате, где было тесно от четырех железных коек, стола между ними, круглой, обитой железом печи в углу.

— Мама! — вскрикнула Арина и, соскочив с койки, кинулась к ней.

Обнимая и целуя дочь, Степанида расплакалась. Арина тоже заплакала.

— Здравствуй, милая доченька, здравствуйте, милые девушки, — растроганно заговорила Степанида, поглядывая то на дочь, то на ее подружек. Все они были худенькие, похожие одна на другую.

— Что ж мы сидим? Надо чай поставить! — воскликнула одна из девушек. Она взяла с подоконника чайник, выбежала в коридор, увлекая за собой подруг.

Степанида осталась вдвоем с дочерью. Она с любовью и жалостью смотрела на нее, одетую в незнакомое платьице, в незнакомую серенькую шерстяную кофточку с заплатками на локтях.

— Ты садись, мама, — пригласила Арина, указав на постель. — Я как узнала, что наш оружейный в Новогорск эвакуировался, тут же и написала. Хотела сама поехать, да некогда, — продолжала она.

— А мы с отцом обрадовались письму, вот как обрадовались! Я сразу и поехала к тебе… Это сколько же мы не виделись? Аж с прошлых зимних каникул, считай, год прошел, — говорила Степанида, сожалея, что забыла в доме Макаровны платье, специально пошитое Аринке. Сейчас можно было бы примерить, хотя наметанным глазом она уже определила: обнова будет великовата, ушивать придется.

— Как папа? Кто еще приехал из наших? — расспрашивала дочь.

— Отцу отдыха нету, день-деньской работает… Еще приехали с нашей улицы Макрушин, Мальцев. Не хуже нашего отца, тоже работают, — отвечала Степанида, а вот как живут Макрушин и Мальцев, она не знала, не интересовалась этим, и рассказывать о них у нее не было охоты. — С одежей, вижу, плохо у тебя, а как с питанием? — спросила она.

— Нормально. Как у всех, так и у меня, — ответила дочь.

«Глупышка ты моя родненькая, не у всех так, как у тебя», — подумала Степанида. Она торопливо подняла на стол рюкзак, развязала его.

— Ты погляди-ка, что я тебе привезла.

Арина заглянула в рюкзак и захлопала в ладоши.

— Ура, мама, у нас будет пир с девчатами!

— Ты про девчат не очень-то, припрячь куда-нибудь съестное.