Всё, что имели...

В прихожей Степанида сняла пальто с мокрым от растаявшего снега воротником, такую же мокрую шерстяную шаль. Присев на табуретку, она стащила с ног валенки, и услужливая пожилая хозяйка подала ей домашние туфли, отороченные мехом, и пригласила в комнату, где стояли аккуратно убранная кровать, диван с высокой спинкой, стол и шифоньер. Оглядывая все это, Степанида подумала, что в ее левшанском доме обстановка была получше и побогаче, но шифоньер в спальне стоял почти такой же. Ей даже захотелось отворить дверцу и поглядеть — есть ли на ее внутренней стороне зеркало.

В комнату вошел принаряженный Крюков, сказал, улыбаясь:

— Ну, Степа, идите умывайтесь перед завтраком.

Ей почему-то стало приятно, что он вдруг назвал ее «Степой» (именно так обращались к ней мальчишки в школе). Терентий Силыч был выше среднего роста, плечистый, длиннорукий, с полноватым румяным лицом. Его чуть навыкате глаза какого-то пепельного цвета смотрели уверенно.

Сели завтракать. Хлебосольная хозяйка уставила стол такими яствами, о которых она, Степанида, и думать забыла. Здесь были и настоящие мясные котлетки, и тонкие колесики колбасы, и соленые огурчики с помидорами, и аккуратно нарезанные ломтики копченой ветчины (вот чем пахло от рюкзака).

— Я думаю, по рюмочке с дороги можно, — сказал Крюков и налил из графина водку в маленькие, на тонких ножках, бокалы.

Чокнувшись, они выпили, и Степанида сразу почувствовала, как живое тепло разлилось по всему телу. С аппетитом закусывая, она взглянула на старинные часы, висевшие на стене. Стрелки показывали половину восьмого утра. Значит, муж уже позавтракал и отправился к себе в цех. А что у него было на завтрак? Чай да кусок хлеба с маргарином, а вот перед ней на столе — только птичьего молока нету… «Как же так получается, что у одних на столе пусто, а у других полный достаток? — рассуждала Степанида. — Может, Макаровна ради гостей выставила то, что припрятано было на всякий случай? Но я даже для самых-самых дорогих гостей не смогла бы поставить такое угощение… Вон к дочери приехала, а что привезла ей? Да ничего…»

Крюков рассказал хозяйке, по какой надобности приехала сюда Степанида Васильевна, попросил Макаровну сходить в студенческое общежитие и все разузнать об Арине Грошевой.

— А мы тем временем на рынок смотаемся, — заключил он.

Степанида хотела решительно возразить: она сама помчится разыскивать дочь, но тут же рассудив, что ей надо, как было задумано, побывать на рынке и кое-что купить для Арины, согласилась.

Крюкова обрадовало согласие Грошевой пойти с ним на рынок. Он приглядывался к ней, помнил, что она ходила по селам и обменивала шитье на продукты, да и в Новогорске на рынке она тоже была не с пустыми руками, кое-что из пошитого-перешитого, как он заметил, продавала, значит, не в новинку ей мелкая торговлишка… Однако, осторожничая, он сейчас сказал: деньжата, мол, понадобились и не только ему, но и соседкам-солдаткам тоже, вот они, узнав, что он едет в город, и попросили продать кое-какие их излишки.

— Нельзя людям отказывать… У солдаток — детишки, ну как же я мог не согласиться? Согласиться-то я согласился, а знаю, что к женщинам на рынке придираются меньше. А если, скажем, стоит и торгует здоровый дядя, это вызывает кое у кого подозрение… А с женщины какой же спрос? У нее может оказаться справочка из колхоза и так далее, — объяснял Крюков, с надеждой поглядывая на пригожую, разрумянившуюся от тепла и завтрака Грошеву. — Не поможете ли мужику стеснительному в торговом дельце? — спросил он.

Вообще-то Степанида Грошева излишней доверчивостью не страдала, но просьба приятного на вид и вежливого Терентия Силыча не вызвала у нее никаких сомнений или подозрений. Ей было понятно, чего от нее хотят: поторговать на рынке чужим товаром. Ну что ж, дело знакомое, умела она поторговаться и товар сбывать с барышом. Конечно, здесь на барыш рассчитывать было трудно, а все-таки гостинец для дочери она, как пить дать, заработает.

— Нельзя, Терентий Силыч, отказывать хорошим людям, — сказала она.

— Мне так и думалось! — ласково подхватил он. — Вы пейте чай, а я займусь упаковкой.

Он вышел, а через некоторое время позвал Степаниду.

Глянув на него, она удивилась: до чего же переменился человек! Одетый в старенький кожушок, подшитые, как у нее, валенки, в напяленной на голову истрепанной шапке-ушанке он теперь был похож на измотанного заботами-хлопотами сельского жителя, даже лицом как будто бы похудел.

— Ну, Степа, с богом, как говорится, — весело и деловито сказал он.

Вьюга утихомирилась, и только легкий ветер, как бы играючись, лениво гнал поземку, взвихривал на сугробах снежную пыль.

Когда подошли к рынку, Степанида ахнула: вон сколько народу валит и валит в распахнутые ворота — кто с мешком на плечах, у кого чемодан или кошелка в руках или узел, — и все торопятся, толкаются.

— Эх, махорочка-махорка, подружились мы с тобой! Налетай, покупай! — зазывно балагурил сидевший на ящике человек в старой шинелишке. Рядом с ним были воткнуты в снег костыли. Он торговал прямо перед воротами махрой-самосадом.