Всё, что имели...

За воротами — толчея, неразбериха. Степанида с опаской шагала за Крюковым, боясь отстать, потеряться в толпе. Здесь рынок был пошумнее, чем в Новогорске, хотя выкрики слышались почти те же самые:

— Креста на вас нету! Спекулянты проклятые!

Шкуру живьем содрать готовы!

— Дорого — не бери, другие возьмут!

— А я тебя в милицию!

— Не пугай пуганую!

Крюков на ходу вертел головой, кого-то или что-то высматривая, потом кивнул Степаниде, положил на прилавок чемодан, делая вид, будто к поклажа не имеет никакого отношения, будто по-джентльменски помог женщине и только, и его дело сторона.

Степанида открыла чемодан и выложила на покрытый спрессованным грязноватым снегом прилавок первые два куска сала.

— Почем продаешь, хозяюшка? — спросила подошедшая старушка.

Степанида назвала цену.

— Ух ты, яишенку с таким дорогим салом не поешь, — грустно проговорила старушка, завороженно поглядывая на умело обработанные куски сала. — А не сбавишь ли чуток? — продолжала она.

На это Степанида не имела права: цена определена хозяином.

Подошли другие женщины, они тоже поглядывали на сало, просили сбавить цену и не отходили, охали да ахали и, помедлив, покупали. Степанида старательно пересчитывала деньги и так же старательно и неторопливо прятала их то за пазуху, то в карманы.

— Ничего, когда-то в гражданскую, к примеру, и потруднее было, а пережили. Переживем и нынешнее лихолетье, нынешнюю дороговизну, — философствовал белобородый старичок в очках с треснутым левым стеклом. — Вот какое дело, сударыня, — обратился он к Степаниде, — за целый кусок я уплатить не смогу, не по карману, а на половину наскребу, пожалуй… Не можете ли разрезать кусок пополам?

Об этом Терентий Силыч ничего не говорил.

— Нет у меня ножа, дедушка, — виновато ответила Степанида, с жалостью поглядывая на старика. У нее даже мелькнула мысль отдать целый кусок за полцены, и если бы она была хозяйкой этих кусков, так и сделала бы, но ведь настоящий хозяин все, должно быть, подсчитал, а значит, пришлось бы развязывать свой узелок с деньгами и докладывать к выручке…

— На нет и суда нет, — вздохнул старик и отошел ни с чем.

Когда сало было продано, подошел неожиданно Крюков с новой поклажей в руках. Поставив на прилавок тяжелый и более объемистый чемодан, прихватив опустевший, он ободряюще подмигнул Степаниде и молча зашагал прочь.

Она расстроилась: опять стой на морозе, торгуй, выслушивай грубые речи покупателей. Макаровна уже, наверное, разыскала Арину, сказала ей о приезде матери, а мать не может поспешить к ней, потому что занята не своим делом.

Вдруг ей стало казаться, что Макаровна поведала Арине, где и что делает мать, и дочь вот-вот подойдет к прилавку… От этой мысли Степаниде стало жарко: не хотелось, вот как не хотелось, чтобы Арина увидела ее в роли торговки.

Короток зимний день.

Крюков и Степанида с рынка вернулись перед закатом солнца. В том же знакомом доме она стала выкладывать на стол деньги.

— С боевым крещеньицем, Степа, — ласково сказал Крюков. Не пересчитывая, он с подчеркнутым равнодушием набил купюрами старый портфелишко и зашвырнул его на шифоньер.

«Эх, надо было бы отдать за полцены кусок сала старичку. Терентий Силыч и не узнал бы», — подумала Степанида.

— Ну, приличный обед мы заработали! — воскликнул Крюков.

Будто ожидавшая этих слов, заглянула в комнату Макаровна, и Степанида тут же бросилась к ней, нетерпеливо стала расспрашивать о дочери.

— Была я в общежитии, Стешенька, живет там Арина Савельевна Грошева и записано у меня, в какой комнате, — ответила хозяйка.

— К ней, к дочери побегу! — засуетилась Степанида, готовая кинуться в прихожую, надеть валенки, схватить пальто и шаль, но Макаровна остановила ее, продолжая:

— Нынче ваша дочка на суточном дежурстве не то в больнице, не то в госпитале. Я уж там кой-кому сказала, чтоб завтра после занятий дочь ваша никуда не уходила из общежития. Мать, мол, придет к ней. Так что повремените до завтра.

— И я точно такого же мнения, — сказал Крюков.

Степаниде не хотелось терпеть до завтра, но она понимала, что дочь не найти сегодня, и вынужденно согласилась повременить.

— Дела складываются отлично! — заметно обрадовался Крюков. — Можем спокойно пообедать.

— С обедом я управилась. Мойте свои золотые ручки, — услужливо сказала хозяйка.

Они обедали долго, до позднего вечера. И опять стол был уставлен богато, по-довоенному. Понемногу выпивали из тех же маленьких, на тонких ножках, бокалов, слушали по радио последние известия. Крюков особенно оживился, когда передавали «В последний час» о трофеях войск Западного фронта.

— Сорок вагонов с продовольствием… Вот это дело! — восхищался он.

Потом завели патефон, вдвоем танцевали, и Степаниде чудилось, будто вернулось хорошее времечко, когда вот так же богато и весело отмечали праздники то у них в доме, то у Макрушиных или Мальцевых.

Утром еще не совсем проснувшейся Степаниде чудилось, что она дома, что муж только-только выскользнул из-под одеяла и, не зажигая света, пошел умываться, но вдруг расслышала за дверью говорок Терентия Силыча и Макаровны и поняла: она в чужой постели…