Всё, что имели...

Кивнув на «боевой листок», Леонтьев сказал:

— Ты гляди, как зашагал Григорий.

— Это факт, а не реклама, — холодно отозвался Ладченко и пригласил гостей к себе в конторку.

— Погоди, дай нам с Мариной пройтись по цеху, поздравить с праздником товарищей.

— Это лучше сделать в столовой. Мы наметили в двенадцать по местному времени провести общий новогодний ужин. Там всех и поздравим.

Леонтьев согласился.

В конторке Марина Храмова увидела Сосновскую и Смелянского. Они стояли у стола, любуясь творением рук своих, — красочной, с рисунками и стихами, стенной газетой.

— Ну, Зоя, докладывай начальству, как процветает наша стенная печать, — сказал не без шутки Ладченко.

Зоя Сосновская поздоровалась, поздравила гостей с наступающим праздником, выслушала их поздравления и сказала, что газету можно повесить в столовой.

— Действуй! — согласился Ладченко.

Зоя Сосновская и вызвавшийся помочь ей Смелянский ушли. В окно Марина увидела, как они остановились, высокий Женя Смелянский наклонился и что-то сказал Зое, та рассмеялась, хлопнула его по спине свернутой в трубку стенной газетой.

Марину Храмову душила ревнивая злость. Не вмешиваясь, она рассеянно слушала разговор парторга с начальником цеха, и их обоюдное беспокойство о том, что инструментальщикам не хватает высокосортной стали для работы, казалось ей никчемным. Она думала о себе и Жене Смелянском, который не обрадовался ее приезду, не подбежал с поздравлением, как бы даже не заметил ее. Он только днем позвонил ей в комитет комсомола из этой вот цеховой конторки, где стоял телефон, и, наверное, в присутствии Сосновской промямлил: «С Новым годом, с новым счастьем…» и никуда не пригласил, не напросился к ней в гости, а мог бы, мог!

После недолгого новогоднего ужина Зоя Сосновская, заслонясь рукавицами от холоднющего ветра, спешила к себе в барак. На ходу она сочиняла письмо Пете. Первое в новом году!

Ее хорошее настроение не было испорчено даже сердитым замечанием комсорга Храмовой. Та, увидев, как инструментальщики читали стенную газету и смеялись, стала говорить, что газета несерьезная, что сейчас, когда полыхает Великая Отечественная война, печать должна быть суровой, призывающей к напряжению всех сил для победы над лютым врагом.

— А у тебя стишки да шуточки! — попрекала она.

Зоя помалкивала, помня науку Ладченко, говорившего, что начальство есть начальство и что не нужно спешить с возражениями… Зоя про себя посмеивалась над этими его словами, потому что сам Николай Иванович не очень-то признавал свою же науку и был горазд на возражения любому начальству. Ей-то все известно!

Марина Храмова сделала и другое замечание: некоторые комсомольцы оторваны от коллектива цеха.

— Где Дворников? Где Долгих? — вопрошала она.

— Спят, — ответила Зоя, не пускаясь в объяснения, что Николай Иванович приказал ребятам отдыхать после смены и не разрешил им оставаться в цехе до полуночи.

Первый новогодний день был рабочим (эх, теперь все дни считались рабочими — ни праздников, ни выходных), и в обеденный перерыв Зоя, как всегда, пошла на почту, а оттуда она чуть ли не бегом спешила в цех порадовать Женю Смелянского письмом от Люси.

Смелянский, Конев и Тюрин стояли у ванны для закаливания металла. Конев держал в руках карманные часы и следил за секундной стрелкой.

— Пора, — скомандовал он.

Тюрин будто бы не расслышал команды. Он медлил, как бы даже равнодушно поглядывал на расплавленный в ванне свинец, в котором был утоплен резец с новой, придуманной инженером Смелянским напайкой.

— Пора, — повторил Конев.

— Верьте Гришкиному чутью, — сказал подошедший Макрушин. — У него на закалку свой нюх…

Все это было понятно Зое. Знала она, что Женя Смелянский всегда что-нибудь да придумает, а если надо было «придумку» закалить, звали Тюрина — лучшего термиста.

— Женя, тебе письмо от Люси, — шепотком сказала Зоя, дернув его за рукав спецовки, и поразилась: он даже не взглянул на конверт. — Женя, ты что, не слышишь?

— Погоди, — отмахнулся он.

— Ненормальный, — ругнулась она и, возмущенная, отправилась к себе в конторку. Вскоре туда же ворвался и Смелянский.

— Давай письмо! — крикнул он и, взяв конверт, забыв поблагодарить, вышел.

В окно Зоя видела, как Женя остановился, распечатал конверт и стоя стал читать письмо. Она радовалась: вот и Люся нашлась… Ей хотелось подбежать к нему, поздравить, но он сам вернулся в конторку — грустный и задумчивый. Женя вообще не отличался веселостью, был он чаще всего серьезным, занятым какими-то своими мыслями, и если Зоя иногда интересовалась — о чем грустишь, мол, и о чем размышляешь, он шутя, отвечал, что обеспокоен проблемой несовершенства человеческого бытия.

— Ты со мной разговариваешь как с маленькой, — сердилась она.

— А ты и есть для меня — маленькая, — говорил он.