Всё, что имели...

На столе зазвонил телефон. Рудаков схватил трубку, откликнулся:

— Слушаю. Да, да, Москву заказывал. Давайте. Москва? Рудаков беспокоит… Какой же ранний звонок… У нас вовсю полыхает солнце. Мы с Леонтьевым уже гору дел наворочали… Доброго здоровья, Афанасий Поликарпович. Догадываешься, почему звоню? Добро. Слушаю. — Не отрывая от уха телефонную трубку, Рудаков кивал головой, лицо его светлело. — Так, так, — продолжал он. — Вот спасибо, Афанасий Поликарпович. Само собой разумеется, наркому особое спасибо, с поклоном. Леонтьев здесь. Что делает? Улыбается. Передам. И Ладченко тоже передам. Будь здоров. Ждем в гости! — Рудаков положил трубку, вышел из-за стола и зашагал по кабинету.

Леонтьев нетерпеливо попросил:

— Не томи, рассказывай!

— Есть о чем рассказать! — Рудаков сел за стол и деловито начал: — Нашу с тобой бумагу просмотрел сам нарком. Все, что мы с тобой просили, утверждено.

— Не я ли тебе говорил! — подхватил обрадованный Леонтьев. — Нарком понял, что без жилья нам не обойтись. Будем строить, возьмем за жабры трест, усилим строительный цех!

— По моим расчетам, этого мало. Необходимо новое строительное подразделение.

— Ну ты замахиваешься…

— С бумагой в наркомат не промахнулись, надо как следует прицелиться и здесь. Подключим горком — это твоя задача. Мне придется ехать и с карандашом в руках доказывать Портнову. Если Иван Лукич окажется на нашей стороне, дело ускорится.

Так и решили.

На следующей неделе, когда Рудаков был в области, к Леонтьеву заглянул вконец расстроенный Лагунов.

— Ты не можешь представить себе, Андрей Антонович, с чем я столкнулся на нашей картофельной плантации. Упросил я Артемова послать ребят картошку сажать. Со скрипом, но согласился Лев Карпович. Послал. Приезжаю туда сегодня, гляжу — дело движется. Лев Карпович подобрал ребят сельских, работенка для них знакомая. Мальцева поставил командовать ребятней. Все как надо. И вдруг смотрю — костер догорает. Подъезжаю к этому костру и вижу: два парнишки переворачивают в костре картошку. Это что, спрашиваю. Картошку печем, отвечают как ни в чем не бывало. Что же вы делаете, такие-сякие, это же семена, объясняю. Они глазенками помаргивают и не понимают. А картошки в золе много, должно быть, по штуке или по две на каждого работничка в поле… Я к Мальцеву: Еремей Петрович, хрен ты непутевый, видишь костер, спрашиваю. Вижу, говорит, ребята руки грели. Какие, говорю, руки, если от солнца хоть прячься. Картошку, говорю, пекут, посевной материал. Ты, спрашиваю, знаешь об этом? Нет, говорит, не знаю, чего не видел, того не видел. Знал, видел! Обложил я Петровича, да разве этим делу поможешь, — рассказывал с возмущением Лагунов.

Леонтьев молчал, опечаленно думая о тех подростках, которые уже работали в цехах и которые только червячка замаривали в столовых и за станками после завтрака думали об обеде, после обеда — об ужине. Туго было с питанием и в ремесленном училище.

— Семена тронуть — большой грех, это издавна знал крестьянин, это знают и сельские ребятишки, — сказал с грустью в голосе Леонтьев.

— А тронули! Я уж хотел выдать Мальцеву…

— Погоди, Иван Сергеевич, — остановил его Леонтьев. — Ты-то, наверно, печеную картошку не разбросал по полю.

Лагунов замахал руками.

— Как можно, Андрей Антонович, для посадки она уже не годится. Побывала в костре — каюк, не взойдет. В колхоз пришлось ехать да христом-богом просить хотя бы еще полмешка семян.

— Дали?

— С оговоркой, но дали. Оговорка была такая: сев у них идет, сеялки ломаются, а чинить считай что и некому. Помочь просили. Они-то знают, что наши мастера сеялку починить могут.

— Ты как думаешь?

— Думай не думай, а помочь надо. Они-то нам помогли. Рука руку моет!

— Нет, Иван Сергеевич, «рука руку моет» нам не годится. Взаимная помощь не должна выходить за рамки закона, — возразил Леонтьев.

10

Поглядывая на ужинавшего мужа, Степанида Грошева бережно ощупывала в кармане фартука полученную днем телеграмму, подыскивая удобную минутку, чтобы сказать Савелию об очень нужной поездке к дочери. Конечно, он возражать не станет, но лучше, если сам скажет — поезжай…

— Телеграмму Аринушка прислала. — Степанида вытащила из кармана бумажку с наклеенными кусочками телеграфной ленты, положила на стол вниз текстом. Она почему-то побаивалась, что муж, глянув на буквы, может догадаться, что телеграмму прислала не Арина, хотя имя указано ее.

— Что-то часто шлет телеграммы, письма-то подешевле, — проворчал Грошев.

— Ничего ты не понимаешь. На письмо время нужно, а у Аринушки любая минутка на учете. У нее делов-то поболе твоего. Ты вон смену отработал — и на боковую, а ей в госпитале дежурь, на занятия ходи… А потом к экзаменам кто за нее готовиться будет? Деньки-то у нее какие? Доктором к лету станет, — доказывала Степанида, спрятав телеграмму и радуясь, что муж не стал читать ее.

— Эх, могла бы и приехать на денек дочка, — вздохнул он.

— Некогда ей. Матери приходится туда-сюда мотаться.

— Ты вот что, ты заверни это и отвези ей, — сказал он, отодвинув тарелку с нарезанными колесиками вкусной колбасы.

Степанида милостиво сказала: