Всё, что имели...

— Чего уж там, ешь… Я пополам разделила: половину тебе, половину Аринушке, — приврала она.

— И откуда ты достаешь такое добро? У людей, поди, крошки нету, а у меня на столе…

— Ну, завел свою шарманку, — перебила Степанида. — Бестолковый ты какой-то… У людей — семьи, а мы с тобой вдвоем, много ли нам надо? А потом ты вон спать завалишься, а я допоздна иглой ковыряю. Не даром же я порю и шью!

— Ладно, умеешь выкручиваться, — отмахнулся Грошев, чувствуя, что если посидит за столом еще минутку-другую, то не выдержит и уронит отяжелевшую голову на скатерть.

Видя это, Степанида с привычной ловкостью приготовила ему постель и не удивилась, что Савелий как прилег, так тут же и заснул. Он вообще никогда не жаловался на бессонницу, и если она, бывало, подсмеивалась над его способностью засыпать сразу, он виновато отмалчивался.

До ночного поезда было еще далеко. Не привыкшая тратить попусту время, Степанида села за швейную машину и застрочила, не боясь, что муж проснется. Не проснется! Хоть из пушки пали, не услышит, а соседи пусть слушают: ночь-полночь, а она, мастерица, глаз не смыкает, потому и деньжата водятся, потому и в город к дочери съездить может… А если не с пустыми руками домой возвращается, опять же каждому ясно: сама пошила, сама продала или обменяла. На такое запрета нет. И правильно!

Стенные часы показывали полночь. Степанида бережно закрыла швейную машину, проверила — крепко ли заперт кухонный стол. Эх, маловат и ненадежен этот стол, сюда бы их домик с чуланом и кладовой, с погребом и сараем, где можно было бы припрятывать то, чего не должны видеть посторонние глаза. Она даже подумывала: а не купить ли хатенку в Новогорске, и даже приценивалась, вздыхая потом — самая неказистая и та дороговато стоит. Оно и понятно: вон сколько эвакуированных, и каждому нужен угол. Был, конечно, другой выход: на заводе, как она слышала, будут строить новые дома, а значит, можно сказать Савелию — ты передовик, стахановец, тебе должны дать удобную квартиру… Но разве с ним кашу сваришь? Ему, видишь ли, совестно заикаться о квартире, потому как у других рабочих — дети… О чужих детях беспокоится, дурило! Он вообще стал здесь каким-то ненормальным: ему талоны выдают на стахановские обеды, а он ими подкармливает Борьку Дворникова и Витьку Долгих… Она поинтересовалась у Марии Тюриной, жены Григория, что за штука стахановские обеды. Талонами на них премировались те, кто вырабатывал более двух норм, а сами обеды — смехота и только: тех же щей да побольше влей, вот и вся разница. Одно лишь название, что премия.

Еще зимой, после удачных поездок в город, она стала зазывать к себе Марию Тюрину, чтобы чайком угостить, конфеткой побаловать. Мария была независтлива, покладиста. В Левшанске она работала на кондитерской фабрике, ей бы и здесь устроиться по прежней специальности — кондитером, но ее послали в механический цех, и она, дуреха, согласилась. Глядя на нее, Степанида думала: осталась бы ты, носатая да рябоватая, вековухой, не подвернись овдовевший Гришка…

У Григория Тюрина умерла при родах жена. Ребенка спасли, за ним да за двумя другими тюринскими детьми приехала женина сестра-колхозница и увезла их в деревню. Предвоенной осенью Тюрин женился на одинокой Марии.

Приваживая Тюрину, Степанида имела свой расчет. Ей нужна была помощница, товарка верная, которая сбывала бы привозимое из города. Исподволь она поговаривала о тутошних трудностях, о том, что на одни карточки не проживешь, и Мария соглашалась, поддакивала, говорила, что в их цехе немало работает женщин, обеспокоенных — чем и как прокормить ребятню.

— Эх, Маруся, беженцы мы, потому и мучаемся… Я вон глаза потеряла за шитьем и рада бы отказаться, да шитье помощь приносит. Я вон к дочери в город поехала, то-ее продала из пошитого, того-сего накупила на тамошнем рынке…

— Ты молодец, — похвалила Мария. — И мне бы так…

Услышав это, Степанида метнулась к кухонному столу и, прикрывая собой отворенную дверцу, чтобы гостья всего не видела, что припрятано, выхватила два куска сала, пару банок рыбных консервов.

— На-ка вот, Марусь, потихоньку продай там своим бабам. Сама с барышом будешь, — предложила она.

Мария Тюрина испуганно замахала руками, заговорила с дрожью в голосе:

— Что ты, что ты… С какими глазами подойду к ним… Да я со стыда провалюсь на месте, если меня увидят с этим в цехе…

Отказалась Тюриха! Обозвав ее про себя круглой дурой, Степанида перестала зазывать Маруську на чаи, но продолжала искать помощницу. Умница Терентий Силыч советовал быть осторожной.

— Ты, Степа, с умом ходи у себя там на рынок, не лезь на рожон. Береженого бог бережет, как говорится, — нашептывал он, близкий и желанный. — Ты больше в вагонах продавай, на вокзалах…