Всё, что имели...

— Иван Лукич, разрешите спросить: логично ли, когда женщина уходит на фронт, а тридцатидвухлетний мужчина занимает ее место в глубоком тылу?

— Логики в этом не так уж много, но обстоятельства могут продиктовать и такой вариант.

— Это и происходит. Я по воле случая одинок, нет у меня семьи…

Портнов перебил:

— Знаю о вашей беде, знаю и глубоко сочувствую.

— Благодарю, Иван Лукич, и прошу вас, очень прошу — или отправить на фронт, или оставить на заводе, — сказал Леонтьев, решивший наотрез отказаться от предлагаемой должности.

— Не в ту дверь стучитесь, товарищ Леонтьев, — строго проговорил Портнов. — Если возникнет необходимость, и меня, и вас не спросят — желаете вы на фронт или нет. Пошлют! — Смягчившись, он добавил: — Не вы первый заводите здесь речь о фронте. На днях Алевтина Григорьевна пуще вашего расшумелась: отправьте на фронт — и крышка… Пришлось власть употребить…

Леонтьев не удержался, торопливо и удивленно спросил:

— Она разве не ушла в армию?

— Вот в чем дело, вон о какой замене вы говорили, — усмехнулся Портнов. — Сначала надо было бы уточнить, а потом уж распространяться о логике, уважаемый товарищ Леонтьев. С вашего позволения докладываю: Мартынюк переведена в самый отдаленный район области. По ее просьбе. Что касается ваших просьб, их не было. — Допив остывший чай и попросив собеседника сделать это же, секретарь обкома сочувствующе продолжил: — Я понимаю вас, Андрей Антонович, вы — потомственный оружейник, до нынешнего дня вы сполна отвечали за свой завод, а с завтрашнего дня ваша ответственность за него повышается. Надеюсь, вы понимаете, о чем идет речь и что такое Новогорск в нынешнее тяжкое время.

На обратном пути Леонтьев с горечью и беспокойством думал о том, что привычное течение его жизни вдруг нарушается, и виной тому Алевтина Григорьевна Мартынюк. Останься она в Новогорске, и не было бы нынешней поездки в обком, короткого разговора с Портновым, завтрака в его кабинете. Он хотел задержаться, поговорить кое с кем из областного начальства о нуждах оружейников, но знакомый товарищ из обкомовского промышленного отдела сказал, что сам займется этим, а ему посоветовал ехать назад. Поговорили они с товарищем и о внезапном отъезде Алевтины Григорьевны, и тот объяснил причину: ей, потерявшей мужа и сына, было невыносимо тяжело видеть в Новогорске все то, что связано с ними…

Слева и справа от большака лежали уходящие за горизонт поля. Желтели, колыхались от ветра созревшие хлеба, и среди них помахивали крыльями жатки-лобогрейки, а кое-где виднелись одиночные комбайны.

Впереди на дороге стояла запряженная телега. Леонтьев хотел было объехать ее и продолжить свой путь, но соскочившая с телеги женщина подняла руку. Он тормознул. Женщина подошла к машине, с надеждой спросила:

— Послушай, шофер, ты далеко едешь? Не выручишь ли? Мы с кучером не знаем, что делать. Поломка у нас. Ехали, ехали и приехали…

«Кучер» — мальчишка лет одиннадцати — плаксиво проговорил:

— А кто сказал, что ось не выдержит? Вот и не выдержала.

— Ты сказал, Андрейка, ты сказал, золотой мой работничек, — с ласковой иронией ответила она и обратилась к Леонтьеву: — Ну что ты скажешь на мои слова? Или недосуг тебе, или начальник ждет, которого ты возишь? Начальник-то, поди, большой?

— Приличный начальник… Чем и как выручать? — поинтересовался Леонтьев.

— В село смотаться надо, на эмтээсовский склад. Тут вот какое дело: комбайн остановился, цепь порвалась. Погодка стоит, лучше не придумаешь, а с одним комбайном — беда… Их, комбайнов-то, на наших полях и без того не густо, всего лишь два… Я комбайнеру сказала, чтоб профилактику делал, а сама с Андрейкой за цепью помчалась, Андрейка и отвез бы…

— Выручу. Горючего достаточно, — согласился Леонтьев.

— Вот спасибо, — обрадовалась она и, сев рядом с Леонтьевым, в открытую дверцу распорядилась: — Распрягай, Андрейка, и поезжай на хоздвор. Сбрую на телеге не оставляй.

Серьезный, даже суровый на вид кучер солидно кивнул головой, и великоватая, выгоревшая на солнце армейская фуражка закрыла ему глаза козырьком.

— Сделаю, тетя Лена, — ответил он.

— Командуй, куда ехать, «тетя Лена», Елена… По отчеству как? — поинтересовался Леонтьев.

— Егоровна. Елена Егоровна Попова, председатель здешнего колхоза, — представилась она. — А тебя как?

— Тезки мы с вашим «кучером».

Машина бежала по пыльному проселку среди посевов подсолнечника. Подсолнухи желтыми круглыми глазами смотрели на жаркое солнце, иные из них, будто бы устав от солнечного тепла и света, свесили свои круглые головы с венчиками пожухлых лепестков.

— Эх, скоро подсолнух подойдет, и когда же мы уберем его, родимого, — будто бы сама с собой озабоченно рассуждала Елена Попова.

— Я гляжу: хороший урожай.

— Назло проклятущему Гитлеру знатно уродила землица наша. И заботушка нынешняя: убрать все до зернышка, а убирать некому и нечем. Нехватки заели. Не хватает людей, техники, — устало ответила молодая женщина, но, будто спохватившись, что говорит не то, что надо, сказала твердо: — Ничего, поднатужимся и все уберем как положено. Мы привычные.