Всё, что имели...

Впереди показалось большое село, тянувшееся, как определил сразу Леонтьев, единственной своей улицей вдоль речного берега. За селом, на более низком левом берегу, виднелись пойменные луга и перелески.

— Теперь сверни налево. Поедем в МТС, — попросила Елена.

Эмтээсовские строения стояли на отшибе, Леонтьева удивило безлюдье: во дворе никого не было.

— Ты подожди меня здесь, а я забегу в контору, цепь выпишу. — Приоткрыв дверцу и не выходя из машины, Елена с виноватой улыбкой заметила: — Ты уж, Андрюша, извиняй, что я командую тобой.

— Командуй. Добровольно вошел в твое временное подчинение, — в ответ улыбнулся он и хотел было добавить: «К сожалению, во временное», но воздержался.

Она выскочила из машины — выше среднего роста, тонкая, быстроногая — взбежала на крыльцо конторы, а через десять минут вернулась к машине с бумажкой в руке, сказала:

— Теперь поедем на склад.

Она и там не задержалась, подбежала с завернутой в мешковину цепью, села в машину, положив ношу к себе под ноги, весело спросила:

— Еще не сердишься, Андрюша?

— Наоборот, Лена, рад своему деятельному участию в уборке, — улыбнулся он. — Указывай дорогу.

Подъехали к полевому стану, и Леонтьев увидел два глинобитных продолговатых дома под соломенными крышами, соломенный же навес, под которым стояли длинные столы, чуть поодаль, тоже под навесом, но черепичным, виднелась печь с плитой и вмазанным котлом. А дальше расчищенная площадка, заваленная зерном. На той площадке стояли две веялки. Повязанные платками женщины веяли зерно вручную.

К машине подошел хмурый старик, спросил:

— Привезла, Егоровна?

— Привезла, Карпыч. Садись и поедем к комбайну. Это сколько же Михаил простоял?

— Да, считай, часа два будет.

— Эх, сколько потеряно, беда-то какая, — вздохнула Елена.

Напрямик по стерне подъехали к стоявшему комбайну. Комбайнер — мальчишка лет пятнадцати — опасливо поглядывал на легковую машину, но, увидев председателя и бригадира, повеселел. Начальства-то постороннего не было, а шофер не в счет.

— Получай, Миша, цепь и действуй, — сказала ему Попова.

Взяв цепь, комбайнер отрапортовал:

— Комбайн я смазал, все подтянул. Поставлю цепь — и порядок в танковых войсках!

— Что-то не видно твоей трактористки, — сказала Попова.

Чумазый комбайнер хмыкнул, нарочито громко бросил:

— Спит, наверно!

— Сам соня, сам дурак! — послышался голос, и тотчас из-за трактора показалась девушка с платком через плечо. Заплетая косу, она подошла к машине. — Егоровна, да не буду я с Мишкой работать. У него что ни шаг, то поломка.

— Ага, а ты ждешь, когда комбайн поломается, чтоб в солому и спать или в зеркало зыркать, — уколол комбайнер девушку.

— Хватит вам цапаться-то! — прицыкнул на них Карпыч.

Чумазый комбайнер продолжал, обращаясь к председателю:

— Мы с Машей простой наверстаем. Ночью поработаем. Ночью росы не бывает. Пусть только бригадир нормально зерно от комбайна возит.

— Действуй, Миша. Ночью я загляну к вам, — пообещала Попова.

По пути в село (Леонтьев сам вызвался отвезти Елену в правление колхоза) он сказал:

— Что-то не дружны твои комбайнер и трактористка.

— Кто, Миша и Маша? Да родные они, брат и сестра… Отец-то их погиб, похоронка была. — Помолчав немного, Елена прибавила: — Видел, какие у меня работнички? Старые да малые, бабье да войной посеченные.

«И у нас на заводе не лучше», — хотел было сказать Леонтьев, но придержал себя, понимая, что трудности колхозного председателя не идут ни в какое сравнение с трудностями работы оружейников. Конечно, в их цехах тоже немало рабочих-подростков и женщин, есть и уволенные из армии по ранениям, но дело налажено, пережиты времена неустроенности.

— Как ты посмотришь, Андрюша, если мы заедем ко мне домой и пообедаем? — деликатно сказала по дороге Елена.

— Ты — командир, твой приказ для меня закон, — шутливо ответил он.

Как и большинство сельских строений, дом у Поповых был саманный, приземистый, с камышовой крышей. Двор огорожен забором из камня-плитняка. Такими же каменными были сараи, откуда, заслышав голос хозяйки, высыпали куры во главе с нарядным петухом.

Пока Леонтьев сидел за пустым столом и оглядывал уютную светлую горницу, хозяйка успела дать корму курам, заглянуть в погреб и чулан. Через некоторое время она, переодетая в светло-голубое платье с короткими рукавами, аккуратно причесанная, стала носить тарелки с окрошкой, малосольными огурцами, салом, творогом, хлебом, а в довершение поставила на стол нераспечатанную бутылку водки еще, наверное, довоенной выработки.

— Я думаю, от рюмочки не откажешься, — гостеприимно сказала она.

— Нельзя шоферу, — с некоторым сожалением сказал он.

— Да, да, шоферу — нельзя, председателю нельзя… И все-таки пусть для порядка стоит на столе бутылка.

Оглядывая стол и чувствуя приятный запах пшеничного, домашней выпечки хлеба, Леонтьев заметил:

— Богато живешь, председатель.