Всё, что имели...

— Справка у меня о болезни… А потом — кто за мужем присмотрит? Он-то у меня, сами знаете, как дите малое, хоть и наипервейший ударник, стахановец, каких нету. Кто аж сорок тысяч на оборону отдал? Мы, Грошевы. Про патриотический поступок моего Савелия в газетах писали, а меня в милицию, а мне говорят: в колхоз поедешь на уборочную, — сдержанно говорила Степанида и надеялась, что Леонтьев поможет: свой же человек.

— Можно вам, Степанида Васильевна, и поехать на уборку хлеба. Там любому работа найдется.

Степанида подхватилась, обожгла собеседника гневным взглядом, ухмыльнулась — вот тебе и «свой человек»…

— Не мое это дело в колхоз ехать, — процедила она, еле удерживая себя от того, чтобы не закричать, не затопать ногами от обиды и оскорбления. — Я думала, в горкоме поймут, а здесь такие же… У меня дочь на фронте, считай что ребенок, а воюет, а тут над матерью издеваются, — и, не выдержав, крикливо добавила: — Я гляжу — лбы сидят кругом, от фронта прячутся!..

У себя дома — в тесной и душной комнатенке — Степанида, не раздеваясь, легла на кровать, укрыла голову шерстяным платком и, думая, как бы отвертеться от поездки на уборку, незаметно для самой себя уснула. И приснился ей Терентий Силыч. По опавшим осенним листьям он шел к ней с протянутыми руками. Она присмотрелась и ахнула: под ногами у него шуршали не листья, а деньги… Ей хотелось крикнуть, броситься к нему, но голоса у нее не было, и бежать она не могла, потому что кто-то удерживал, дергал ее за платье. Она обернулась и увидела маленькую Аринку. «Мама, ты слышишь, мама, скоро придет с работы папа», — говорила дочь, продолжая дергать за платье.

Степанида проснулась и, еще находясь под впечатлением странного сновидения, глянула на часы-ходики. Время близилось к вечеру, а значит, и в самом деле скоро придет с работы Савелий и надо приготовить ужин. Она открыла кухонный стол, где хранились все ее домашние припасы — кусок хлеба, завернутый в тряпицу маргарин, стеклянная банка с пшенной крупой на донышке.

«Вот и живи теперь по карточкам», — тоскливо подумала она.

Кое-какие продукты еще хранились в каменном погребе у Серафимы Тимофеевой, но Серафима на днях так раскипятилась, так раскричалась, что хоть уши затыкай. Эта неблагодарная бабенка швырнула ей в лицо, что знать не желает, чтобы ноги спекулянтки в ее доме не было… Она, видишь ли, пошла против своей совести, когда связалась с ней, Грошевой, и крикливо потребовала: «Забирай из погреба свою жратву и подавись ею!»

Степанида забрала бы съестное, а куда деть? На рынок? Но там спросит милиционерша — откуда у тебя колбаса? Принести домой? Но муж есть не станет, да еще скажет: опять за старое взялась… В газетах о нем пишут, портрет напечатали в «Новогорском рабочем», а ей противно читать, и никто знать не знает, каким он стал дома, как издевается над ней. А чем она провинилась? Не в дом ли все тащила? Савелий принес в комнату самодельную раскладушку, на ней и дрыхнет… На это ей, Степаниде, наплевать, теперь уж лучше Терентия Силыча и не найти… Эх, лежали бы в ящике те сорок тысяч, укатила бы она к себе в Левшанск, где дом цел-целехонек, с деньгами там припеваючи жила бы…

Неожиданно пришел Савелий.

— Ты еще дома? — хмуро спросил он.

— А где же мне быть? — недоуменно сказала она.

— Тебя записали в колхоз ехать.

Она вымученно улыбнулась.

— А на кого же я муженька дорогого оставлю…

— Опять мужа на позор? — Он подошел к окну, открыл форточку, обернулся — неузнаваемо суровый, отчужденный, его темно-серые глаза совсем стали темными, на щеках заходили желваки, сжимались и разжимались кулаки, будто он мял в руках что-то неподатливое. — Опять, говорю, на позор? А я не хочу позора. Люди собираются возле горсовета, — хрипловато продолжал он. — Или, может, за космы оттащить тебя туда?

Степанида вспомнила недавнюю ночь, когда Савелий швырял с постели подушки, одеяло. Расшумелся он тогда. А ему ли, дураку, шуметь, если вон какую несусветную глупость сотворил с деньгами. Она боялась напоминать ему о них, а той же Марии Тюриной сказала, что сама разрешила мужу отнести деньги на оборону…

— Собирайся и не медли. — Савелий отворил дверь и, уходя, пригрозил: — Опоздаешь — пешком пойдешь в колхоз.

Насмерть перепуганная Степанида металась по комнате, бросала в сумку кое-что из одежды и обуви, толком не зная, что пригодится ей на работе в колхозе.

А в это время Леонтьев у себя в кабинете разговаривал с Рудаковым о редакторе заводской газеты Маркитане, рекомендованном членами парткома Рябовым и Коневым в парторги.

— Семен Семеныч — деловой человек, хорошо знает производство, вникает во все детали, не проходит мимо неполадок в цехах, — нахваливал Рудаков редактора.

Леонтьев соглашался, говорил, что бюро горкома утвердит Маркитана, утвердят его и в обкоме, и посмеивался про себя, догадываясь об истинной причине рудаковских восхвалений в адрес Семена Семеновича, к которому он, и будучи главным инженером и став директором, относился с нескрываемым холодком, порой даже не замечал его.