Всё, что имели...

У горкомовского здания Марина Храмова увидела Леонтьева. Подняв капот, он копался в моторе легковой машины. «Первый секретарь и сам же возится… Несолидно, Андрей Антонович», — подумала она, завистливо поглядывая на Леонтьева. Эх, везет же людям… Кем приехал в Новогорск Леонтьев? Рядовым начальником цеха, а кем стал? В парткоме у него была легковая машина, а теперь и подавно… Ей вдруг вспомнилось заседание парткома, на котором избирали Маркитана парторгом. За что, за какие такие заслуги избрали Семена Семеновича? Почему никто не вспомнил о ней, Марине Храмовой? Парторг и комсорг — разве много разницы в их делах? Да получше Маркитана справилась бы она с должностью парторга… Прежде Марина Храмова позволяла себе делать замечания редактору — плохо освещаете комсомольскую работу, зря сократили мою статью… А теперь попробуй сделай замечание, хотя на плечах Маркитана и осталась многотиражка…

— Здравствуйте, Андрей Антонович, — поздоровалась она.

— Добрый день, Марина, — отозвался он, продолжая что-то подвинчивать.

Она стояла возле машины, ожидая, когда секретарь горкома поинтересуется ее делами, спросит, откуда и куда она идет. Он почему-то не интересовался и не спрашивал.

Леонтьев опустил капот, потом стал вытирать руки, поглядывая на Марину. Вместо гимнастерки, юбки защитного цвета, хромовых сапожек на ней были туфельки, сшитое по фигуре шелковое платье с короткими рукавами и крохотным вырезом на груди. Загорелая, осанистая, голубоглазая, с еще более посветлевшими на солнце кудрями она выглядела красавицей. «Наверное, пойдет в инструментальный очаровывать Смелянского. Что-то не поддается инженер ее чарам», — подумал он.

— Андрей Антонович, в «Комсомольской правде» описан героический подвиг нашего бывшего рабочего, — сказала Марина.

— Читал, жалко парня.

— Есть решение зачислить героя в одну из бригад с выполнением нормы за него.

— Отличное решение. Ты не забудь сообщить об этом в «Комсомольскую правду».

Марина воссияла. Ей стало казаться, что мысль о зачислении героя в одну из бригад инструментального цеха идет от нее, комсорга, в горкоме комсомола можно так и сказать: Андрей Антонович одобрил решение заводского комитета, а комитет — это в первую голову она, и под статьей в газете будет стоять ее имя…

— Настоящим солдатом оказался Виктор, хоть мы с тобой и поругивали его, — сказал, садясь в машину, Леонтьев.

Сегодня он решил проехать по колхозам, где на уборке работали горожане, узнать, как идут у них дела, чтобы доложить об этом ближайшему пленуму горкома. По дороге он внутренне подшучивал над собой, над своим непоборимым желанием вновь повстречать Елену.

Перевалив через гору, Леонтьев опять увидел уходящие за горизонт поля и стал сравнивать, что изменилось в их облике за прошедшие дни. Там и сям виднелись копны соломы, помахивали своими крыльями конные жатки, в вслед за ними шли группками женщины-сноповязальщицы. Но многие хлебные поля были еще не тронутыми, они желтели под ярким солнцем, ожидая своего часа и своего хозяина. А хозяин медлит, и Леонтьеву была понятна причина этой непозволительной медлительности: хозяин слабосилен, многие и многие сыны его сейчас вынуждены трудиться на другом поле — на военном… Леонтьеву припомнилось, как в горком приходили, звонили руководители городских предприятий и учреждений, жалуясь: оголяем производство, поставлено под угрозу выполнение плана… «Сюда привезти бы вас, жалобщики, да ткнуть носом — видите, поля не убраны», — раздумывал он, прикидывая, откуда и как наскрести еще сотенку-другую людей на уборку хлеба.

Свернув на проселок, ведущий в колхоз Елены Поповой, Леонтьев увидел встречный обоз и еще издали заметил бегающую среди подвод ребятню. Мальчишки и девчонки толкались, вскакивали на подводы, норовя спихнуть с них друг друга, иные забегали вперед, боролись, шутливо боксировали. Но вот, будто по чьей-то команде, ребята в один миг сели на подводы, над их головами вспыхнули красные флажки. Наверное, заметив легковую машину, ребятня догадалась, что едет начальство, и прекратила баловство.

Леонтьев, остановился на обочине дороги, чтобы пропустить обоз. На передней подводе виднелся транспарант: «Хлеб — любимой Родине», на этой же подводе он узнал мальчишку — председательского «кучера» Андрейку в армейской фуражке. Был Андрейка недоступно серьезен и вожжи держал с парадной вычурностью. Его напарник — такой же серьезный, преисполненный чувства собственного достоинства, — всем своим видом будто бы говорил: я занят, я везу хлеб, я тороплюсь… На других подводах восседали на мешках такие же мальчишки и девчонки, и все они как бы далее не обращали внимания на остановившуюся легковую машину, но Леонтьев замечал: они перешептываются, настороженно косятся в его сторону.

В середине обоза ребята повыше подняли транспарант: «Наш хлеб — могучий удар по врагу!»

«Правильно, хлеб — он тоже воин и, наверное, самый главный, самый сильный», — подумалось Леонтьеву.