Всё, что мы потеряли

Я покатала во рту леденец.

— Или тестировщиком сладостей. Это бы у меня здорово получилось.

— Тренером по дайвингу, тебе это нравится, не так ли?

— Да, очень. Но я решила. Хочу рисовать. Я буду изучать изящные искусства.

Отец снял очки и протер стекла кусочком рубашки. Я увидела, как в его живых маленьких глазах проскочил огонек гордости.

— Ты, как никто другой, знаешь, что это сложный и тяжелый путь, но ты молодец, Лея, и мы с мамой тебя поддержим во всем, ты же это знаешь, правда?

— Знаю.

Я встала и обняла его очень-очень крепко.

66

Аксель

Тишина. Абсолютная тишина. Как будто это совсем другой дом. Я устал и отложил работу. И не знаю, почему я это сделал, это плохо, но, даже несмотря на это… даже несмотря на это, я встал, открыл дверь комнаты Леи и принялся обшаривать ее в поисках тетрадки, которую она весь месяц носила под мышкой. Я хотел посмотреть ее. Мне нужно было посмотреть ее.

Я переворачивал ящики и не обращал внимания на чувство вины в груди. Но ничего не нашел. Только смятую бумажку. Я сел на кровать, разглядывая свой рисунок на конверте с билетами, который подарил Лее много лет назад на день рождения. Один из редких случаев, когда я рисовал по своему желанию, не на заказ. Я посмотрел на красные и круглые щеки, на огромные глаза, на косичку на плече и на карандаш, который она держала в руке, улыбаясь.

Смутившись, я убрал рисунок в ящик.

Август (зима)

67

Аксель

Лея вернулась, а с ней избегающие взгляды, тишина, полная невысказанных слов, которые витали в воздухе, напряжение и безопасная дистанция. Или так жил я: беспокойный и все время начеку, пытаясь понять, что я чувствую, что происходит…

Несмотря на то что я провел с Леей половину жизни и она была маленькой, практически младшей сестрой, я не мог игнорировать, что она выросла и что при случайной встрече на улице я бы охотно пофлиртовал с ней, не обращая внимания на десять лет разницы. Разделяло нас не это. Наши барьеры — то, что мы друг друга знали, жизнь, которую мы вели до этого момента, то, что желать ее было чем-то запретным.

И я не мог отрицать: я хотел ее. А еще я любил ее. Я всегда ее любил, с того момента, как она родилась. Лея могла попросить меня о чем угодно, и я сделал бы это с закрытыми глазами. Это не физический порыв, это нечто большее. Я скучал по Лее, когда она уходила, я хотел познакомиться с девушкой, которой она была сейчас, а не с воспоминанием о ней, о годах, оставшихся позади. Я сходил с ума от необходимости разделять чувства: желание страстно целовать ее и спокойствие, которое я чувствовал по ночам на террасе, пока мы болтали или слушали музыку. Очертания обнаженной Леи и изгиб ее бедер на контрасте с маленькой девочкой, бегающей по саду и выкрикивающей мое имя детским и пронзительным голоском…

Когда все поменялось? В какой именно момент она перестала быть невидимкой для меня и заполнила каждый угол, все свободное пространство в моей голове?

— Все в порядке? — Она села на гамак.

Нет, не все. Ничего подобного. Я глубоко вдохнул.

— Да, пойду заварю чай. Хочешь?

Она весело посмотрела на меня и подняла бровь.

— Ты перестанешь меня спрашивать? Уже полгода это делаешь.

— Не знаю, возможно, если ты согласишься.

— Ладно. Сделай мне. Покончим с этим.

Я зашел в дом, улыбаясь и качая головой. Поставил чайник на огонь, подождал, пока вода закипит, затем вышел на террасу, более собранный, снова чувствующий себя самим собой, и сел напротив Леи на деревянный пол. Лея сморщила нос, осознав обозначенную дистанцию. Она глотнула чай.

— Неплохо. Немного горько.

Я закурил.

— Как в школе?

— Хорошо, как всегда.

— Я рад.

— Что с тобой? Ты такой странный.

— Просто немного устал. Скоро пойду спать. — Я глубоко затянулся и допил чай. — А ты? Выглядишь… иначе.

— Может, и так, — ответила она.

— В каком смысле?

— Ты помнишь, несколько месяцев назад я сказала тебе, что мне страшно не обрести снова желание жить?

Ох, конечно же, я помнил, потому что я был эмоциональным самоубийцей, который сказал: «Живи моими эмоциями, Лея», не думая о проблемах. Я кивнул.

— Сейчас страх ушел. И это освобождает. Как будто пазл складывается…

Я нахмурился, что не укрылось от Леи.

— Что такое? Ты не согласен?

— И да и нет.

— Почему?

— Потому что это шаг вперед, но тебе не нужно останавливаться. Ответь мне на один вопрос, Лея. Как ты думаешь, что проще: игнорировать боль, убрать ее, сделать вид, что ее нет, чтобы каждое утро вставать с улыбкой, или встретиться лицом к лицу с болью, пережить ее, понять и учиться заново улыбаться потихоньку?

Я закурил еще одну сигарету, чтобы унять руки и не броситься к Лее, успокаивая и согревая в объятиях.

— Ты черствый, — прошептала она.

— Наоборот, если бы я сказал тебе: да, все хорошо уже…

— Чего ты добиваешься, Аксель? — она повысила голос.

— Ты знаешь…

— Неправда.

— Чтобы ты это приняла.

— Что?

— Что они мертвы, Лея. Но даже если их сейчас нет, не нужно притворяться, что их никогда не было здесь, с нами. Мы можем, нет, мы обязаны говорить о них, вспоминать их. Ты так не считаешь?

Лея сдержала слезы и встала. Я опередил ее и схватил за запястье, прежде чем она зашла в дом.