Всё, что мы потеряли

Аксель потер подбородок, и впервые в жизни, казалось, ему не нравилось то, что он видел. Но я думаю, дело не в картине, а в его внутреннем блоке, невозможности понять самого себя. Я еще немного порисовала без ограничений и целей, просто наслаждаясь вечером и темнеющим ночным небом. Когда застрекотали сверчки, я вымыла кисти и пошла помогать Акселю с ужином.

Мы готовили его вместе. Пирог из картошки, сои и сыра в духовке, одно из любимых блюд Акселя. Мы ели его в тишине за столом в форме доски для серфинга в гостиной, время от времени болтая о пустяках — например, что кошка заходила этим вечером или что нужно на этой неделе съездить за покупками.

Я убрала тарелки, пока Аксель заваривал чай.

В ту ночь Аксель не пошел на террасу, как обычно, а сел на пол перед проигрывателем и достал кучу виниловых пластинок. Я села рядом с ним со скрещенными ногами, босиком.

Он отложил пару дисков и улыбнулся.

— Это лучшая обложка в мире.

Он поднял ее, и я сглотнула слюну при виде цветной картинки — четыре участника группы рядом с желтым названием: The Beatles. Yellow Submarine.

Аксель поставил пластинку, и зазвучал наивный ритм, голос среди звука волн, а Аксель задвигал пальцами в такт. Он весело улыбнулся во время припева, не понимая, что для меня значит песня, что каждое «мы все живем на желтой подводной лодке» означало «я тебя люблю», застрявшее у меня в горле.

Сердце выпрыгивало из груди, но я не удержалась от смеха, когда Аксель лег на пол и начал подпевать.

— Ты ужасно поешь, Аксель.

Все еще улыбаясь, я легла рядом с ним. Он повернул ко мне голову. Мы были так близко, что меня щекотало его дыхание. Его взгляд спустился до моих губ и задержался там на несколько напряженных секунд. Он резко сел и снова стал рыться в виниловых пластинках, а затем мне показал одну.

— Abbey Road? — предложил он.

— Нет! Эту нет. Просто…

— Давай, это моя любимая.

Я еще раз посмотрела на легендарную обложку, на которой Beatles идут по пешеходному переходу. Я тоже обожала этот альбом, но песня номер семь… я не слушала ее с тех пор и не хотела, всегда ее пролистывала, всегда. В конце концов я кивнула в знак согласия, и Come Together наполнила гостиную, а за ней Something.

Мы болтали некоторое время, лежа рядом друг с другом. Я слушала Акселя завороженно, пока он рассказывал про Поля Гогена, одного из своих любимых художников, про его синтетический стиль и цвета. Его главной работой была картина «Откуда мы пришли? Кто мы? Куда мы идем?», и он написал ее перед попыткой самоубийства. А еще Акселю нравился Винсент Ван Гог, и, пока играла Oh! Darling, а он дурачился и пел, я поняла, что никто из этих художников не достиг успеха в жизни и что они оба были немного сумасшедшими.

— А тебе? Кто тебе нравится? — спросил Аксель.

— Многие. Очень многие.

— Давай, назови мне кого-нибудь.

— Моне для меня особенный, и мне нравится одна его цитата.

— Какая?

— «Причина для меня вторична, я хочу писать то, что существует между причиной и мной», — повторила я по памяти.

— Хорошая фраза.

— Но ты всегда хочешь знать, в чем смысл! Ты все время спрашиваешь: «Что это значит, Лея? — я спародировала его низкий и хриплый голос. — Что это за красная точка тут? Что ты хочешь сказать этой линией?»

— Не могу этого не делать, я любопытный.

Я замолчала, расслабилась и уставилась в деревянные балки на потолке. Какой идеальный момент: быть рядом с ним, проводить субботу на море, между рисованием и музыкой, готовить вместе, делать все, что нам придет в голову… Я хотела, чтобы так было всегда.

И именно тогда зазвучали первые аккорды. Они были слабые, едва слышные, но я могла узнать их в любом уголке мира. Here Comes the Sun. Я тут же напряглась, оттолкнулась от пола, чтобы подняться как можно быстрее и снять иголку с дорожки, но Аксель не пустил меня. Он обхватил меня с двух сторон и напугал. Я попыталась сбежать, но он не давал, обнимая и прижимая к себе.

— Мне жаль, Лея.

— Не делай это со мной, Аксель. Я не прощу тебе.

Мелодия усиливалась, окутывая нас.

Он обнял меня сильнее.

Я зашевелилась, я хотела уйти, убежать…

71

Аксель

Я прижимал ее к полу и задрожал, увидев ее в таком состоянии, такую страдающую, разбитую. Мне казалось, эти эмоции проходят через меня каким-то образом, я как будто чувствовал ее в своем теле. Лея отталкивала меня со всей силой, пока песня лилась вокруг нас. Часть меня хотела отпустить ее, другая — которая думала, что я делаю все правильно и что это ради ее блага, — заставляла решительно прижимать ее к себе. Я убрал ей волосы со лба, и она затряслась, рыдая.

— Ну все, все. Успокойся, — прошептал я.

Мелодия подошла к финалу, а Лея рыдала. Как будто боль рождалась внутри и выходила наконец наружу.

Here comes the sun, here comes the sun.

Я ослабил объятия, когда песня закончилась. Лея все еще дрожала, а слезы текли по щекам. Я вытер их рукой, и Лея закрыла глаза. Как объяснить ей, что не удастся всегда избегать болезненных воспоминаний, что нужно столкнуться с ними лицом к лицу, как убедить ее, что у боли есть чему поучиться и иногда это необходимо…

Я отпустил Лею, и она встала.