Всё это нужно пережить

А тогда самым грозным замечанием из уст папы было: «Надо на тебя пожаловаться Дагу Хаммаршельду». Кто это такой, я понятия не имел, но представлял его, как персонажа из журнала «Крокодил», на страницах которого было полно карикатурных изображений кровожадных империалистов и прочих «поджигателей войны». На одном из них страшный старик во фраке и цилиндре с жутким видом сидел и грыз громадную куриную ножку, олицетворявшую, видимо, то ли Африку, то ли Европу. Но, кстати, грыз настолько аппетитно, и натурально, что мне, к изумлению родителей, захотелось тоже попробовать (изумлению, потому что к отсутствию аппетита у меня в то время уже привыкли). Папа сказал: «Полезный журнальчик». Повзрослев, я узнал, что Хаммаршельд был Генеральным секретарём ООН, которого недолюбливал Хрущёв... Чомбе, Мобуту, Лумумба – эти африканские фамилии были, наверное, на слуху у всех жителей нашей страны. Уж если я, ребёнок, запомнил их на всю жизнь, это говорит само за себя. Как-то в очереди, в которой мы стояли с папой (за чем – уже не помню) кто-то сказал сокрушенно: «Убили Лумумбу, гады». И все с сочувствием вздохнули. А дед говорил: «Лубумба и Чомба». И тон у него при этом был грозный. Короче, Хаммаршельду папа так и не пожаловался, а вот пластинку «Эй, мамбо» поменял на другую, где Владимир Трошин пел «Осенние листья» и «Тишину». Тоже очень хорошая. Но я жалел, что «Мамбу» мы уже отпели. Кстати, поменялся он со своим заводским товарищем Жорой (Георгием Захаровичем Сиротенко), очень хорошим, добрым дядей, каким я его запомнил. Его внучка Таня стала впоследствии известна всему миру, как Татьяна Снежина. Теперь памятник ей стоит в городском сквере Луганска, а её «Позови меня с собой» и по сей день зовёт в мир музыки и стихов. Среди книг, которые привёз папа, было подарочное издание «Чапаева», ставшее подарком мне на день рождения, и роман Владимира Беляева «Старая крепость». Сегодня думаю, что роман – так себе, идеологии в нём чуть больше, чем литературы. И всё же… Папа читал его вслух, а мы с мамой лежали на диване и слушали. И это было здорово. А то, что в голове у меня по-прежнему сидят имена героев этого романа – Петьки Маремухи и Витьки Тиктора, что-то да значит. Всё-таки, это – литература. А идеология… Так где её нет? Став взрослым, я перечитал книгу, многое меня разочаровало, но отдельные части написаны увлекательно и живо. А увлекательность письма, как говорит хороший писатель Юрий Поляков, это – вежливость автора. Вот так.

* * *

Прочитано так мало. Читается так трудно. Дорога от вокзала уходит прямо в будни.

А мир вокруг великий. И снова зреет завязь… Читаю жизнь, как книгу. Никак не начитаюсь.

* * *

Ветер траву, словно прачка, полощет там, где Донец и Зеленая Роща.

Где, как погоду, автобуса ждут и где до речки всего пять минут,

Там, где не слышен промышленный дым, там, где Донбасс так походит на Крым…

Всесоюзной кузницей, житницей и здравницей Луганск, конечно, никогда не был. Главные его отличительные приметы, говоря современным языком, «брэнды» или «трэнды» – тепловозы, «Луга-Нова» (то есть, водка) и «Заря». Я бы добавил ещё и конфеты. Но это было актуально в 60-70-е годы, когда местная кондитерская фабрика поставляла для нужд членов Политбюро (!) такие прославленные сорта конфет, как «Курочка Ряба», «Планета», «Футбол», «Шайба», «Гулливер», «Апассионата»… И качество у них было приличное, и упаковка сделана с выдумкой (что для советских изделий, надо честно признать, было не характерно). Потом всё куда-то исчезло, а фабрика стала филиалом для донецких хозяев. Прямо, иллюстрация вечной истины: «всё проходит».

* * *

Из ниоткуда в никуда не может течь даже вода.

Распутает событий вязь причинно-следственная связь.

А что неведомо уму – потомки все-таки поймут,

Найдя, быть может, в толще лет и наш с тобою слабый след.

Лишь время канет без следа из ниоткуда в никуда…

* * *

О чем это шепчет под ветром трава? Глухи и невнятны чужие слова.

О чем это тополь мечтает? Никто никогда не узнает.

Никто, никогда… Но как вечный Улисс, стремится в ладонь мою сорванный лист.