Всё переплетено. Как искусство и философия делают нас такими, какие мы есть

Эта идея о том, что концепции идентичности по сути своей нормативны, что они подобны шаблонам или сценариям, замыкаются и дают инструменты для понимания себя тем, кто под них подпадает, принадлежит Хакингу[182]. Он называет подобные концепции – ньюйоркец, мужчина, профессор – замыкающимися. Они дают нам ясный пример явления, лежащего в основе нашего исследования, а именно переплетения. Но мы раскрываем здесь новый момент: замыкающиеся понятия отмечают стили; они являются маркерами стиля. Действительно, это основной механизм или сущность их замыкания. В предыдущих главах мы рассмотрели идею, что зрение имеет стили и что сенсорные модальности являются стилями основанного на навыках доступа к сущему. Теперь же мы видим, что стиль – понятие эстетическое и занимает свое законное место в самом центре нашего исследования, более того, в самом центре любого исследования человеческого бытия.

Слово «стиль» считается плохим; оно ассоциируется с модой, а мода, в свою очередь, основана на коммерции и капитализме. Историки искусства считают стиль пережитком старомодного и несколько отсталого способа думать об искусстве как о сфере интереса знатоков и коллекционеров, а не собственно историков. По моему мнению, несмотря на то что стиль сталкивается с недооценкой и недопониманием, он является центральным и важнейшим аспектом человеческой жизни, ключом к пониманию нашего разума и нашего мира.

Итак, стиль – явление не биологическое, по крайней мере не в каком-либо из имеющихся значений этого слова. Стиль – это эстетика. Не в том смысле, что он имеет отношение к моде и тому, что нам нравится. Но в том, что стиль возникает в пространстве между объективностью и субъективностью; стиль отрицает доказательства, но приветствует проницательность, остроумие и изобретательность. Там, где есть стиль, всегда присутствуют аргументы и убеждения, разногласия и невозможность их разрешить. Люди создают стиль. Мы являемся движениями в стиле, процессами, происходящими в пространстве стиля. Вот почему мы не можем думать о человеке как о фиксированном, исчерпанном по природе. И именно поэтому, если мы хотим понять себя, мы должны быть художниками и философами[183].

Запоздалые мысли об искусственном интеллекте

К настоящему времени, как все мы знаем, компьютеры превзошли человека в таких играх, как шахматы и го, и быстро утвердились во всех видах задач по распознаванию образов (например, в медицинской диагностике). Компьютеры могут сочинять музыку в стиле разных исполнителей; обычные слушатели не могут сказать, что эти произведения не созданы человеком. Сейчас, когда я сижу и пишу эти слова, алгоритмы машинного обучения (например, GPT-3) способны создавать прозу и другие формы текста (поэзию и т. д.), которые зачастую неотличимы от написанных живыми людьми[184]. Что поражает в этих новых системах, так это то, что они обучаются с подкреплением, то есть начинают вести себя случайным образом и получают вознаграждение за «правильные ходы», что заставляет их благодаря изменению веса связей с большей вероятностью делать эти ходы снова[185]. Этой операции, повторяемой снова и снова, учитывая достаточно богатую базу данных для обучения, полностью достаточно для того, чтобы система «поняла», как действовать в соответствующей области. Они делают это, даже не имея запрограммированной теории шахмат, го или чего бы то ни было. Они очень ощутимо превосходят их программы и знания их создателей-программистов.

Стоит напомнить, что задачи, которым обучается система, – это наши задачи; что корректировки, необходимые для реорганизации веса связей, система получает благодаря нашему вмешательству. Стоит напомнить также, что удивительность и новизна, ценность вклада компьютера – например, революция в го и шахматах, произведенная машинным обучением, – также принадлежат нам. При всей своей компетентности и мощи компьютеры в некотором смысле являются невольниками схем организации и производительности, которые мы для них придумали. В юности Галилей открыл основной физический принцип, наблюдая за маятниковым движением висевшего в церкви канделябра. Так и мы узнаем о себе и о том, что мы делаем, глядя на то, чего могут достичь созданные нами вещи.

Но можно возразить: компьютер – это не канделябр, и все, что мы сказали о компьютере, в большей или меньшей степени можно сказать о людях. Люди тоже приобретают широкий спектр когнитивных компетенций – от игры в го до написания книг – именно потому, что их «обучают»; в конце концов, в этом и состоит образование. Таким образом, люди тоже в некотором смысле являются невольниками стандартов, моделей, ожиданий и, наконец, ценностей и требований культуры, в которой они родились.