Всё та же я

— Я была редактором отдела моды журнала «Ледиз лук». Сейчас этого журнала уже нет. Не выдержал конкуренции в девяностые. Но он просуществовал более тридцати лет, и все эти годы я была редактором раздела моды.

— Так это те самые журналы в рамках? Что висят на стене?

— Да. Мои любимые обложки. Я оказалась довольно сентиментальной и сохранила несколько на память. — Лицо Марго неожиданно смягчилось, она наклонила голову, бросив на меня заговорщицкий взгляд. — Знаешь, это была еще та работа. Руководство журнала отнюдь не жаждало продвигать женщин на ведущие должности, но за отдел моды отвечал совершенно ужасный тип, и мистер Олдридж, мой редактор, изумительный человек, доказал им, что такой старый замшелый пень, который до сих пор носит носки на подвязках, не имеет права диктовать молодым девушкам, что модно, а что нет. Мистер Олдридж считал, что у меня есть чутье и острый глаз. Я получила повышение. Вот и все.

— Теперь я понимаю, откуда у вас столько шикарных нарядов.

— Ну уж точно не потому, что я вышла замуж за миллионера.

— А вы когда-нибудь были замужем?

Марго потупилась и задумчиво провела пальцем по колену:

— Боже правый, ты задаешь слишком много вопросов! Да, была. Чудесный человек. Терренс. Работал в издательском бизнесе. Но он умер в тысяча девятьсот шестьдесят втором году, через три года после того, как мы поженились, и тогда я поставила крест на замужестве.

— И вы никогда не хотели детей?

— Дорогая, у меня был сын. Но не от мужа. Это все, что ты хотела узнать?

Я покраснела:

— Нет. Я имею в виду — не совсем. Я… Боже мой… иметь детей — это так… Я имею в виду, что никогда бы не подумала…

— Луиза, кончай мямлить! Я влюбилась в неподходящего мужчину, когда овдовела, и забеременела. Родила ребенка, но было слишком много суеты, и в конце концов мы решили, что для всех будет лучше, если мои родители воспитают его у себя в Уэстчестере.

— А где он сейчас?

— По-прежнему в Уэстчестере. Насколько мне известно.

Я растерянно заморгала:

— И вы что, с ним не видитесь?

— Раньше виделись. Пока он был ребенком, я навещала его каждый уик-энд и во время каникул. Но став взрослым, он вдруг предъявил мне претензии по поводу того, что я была ему недостаточно хорошей матерью. Видишь ли, мне тогда следовало сделать выбор. В мое время было не принято, чтобы замужние женщины или те, у кого есть дети, работали. А я выбрала работу, поскольку искренне верила, что умру без работы. И Фрэнк — мой босс — меня поддерживал. — Марго тяжело вздохнула. — К несчастью, сын так никогда меня и не простил.

В комнате повисла тяжелая тишина.

— Мне очень жаль.

— Да. И мне тоже. Но что сделано, то сделано. И нет никакого смысла ворошить прошлое.

Марго закашлялась, я налила ей стакан воды. Она показала на баночку с таблетками на маленьком столике. Приняв лекарство, Марго, похожая на нахохлившуюся курицу, устроилась поудобнее.

— А как его зовут? — спросила я, когда она окончательно пришла в себя.

— Сколько вопросов… Фрэнк-младший.

— Значит, его отцом был…

— …редактор моего журнала. Все верно. Фрэнк Олдридж. Он был намного старше меня, да к тому же женат. Думаю, мой сын сердится на меня в том числе и за это. Ему нелегко пришлось в школе. Тогда на подобные вещи смотрели по-другому.

— А когда вы в последний раз виделись? Я имею в виду — с сыном?

— Должно быть… в тысяча девятьсот восемьдесят седьмом. В тот год он женился. Я узнала об этом уже после его свадьбы и написала ему гневное письмо с упреками по поводу того, что он меня не пригласил. А он ответил, особо не стесняясь в выражениях, что я давным-давно утратила право претендовать на то, чтобы принимать хоть какое-то участие в его жизни.

С минуту мы сидели молча. Лицо Марго стало неподвижным. Она то ли глубоко задумалась, то ли просто сосредоточилась на телевизоре. А мне нечего было ей сказать. Я не могла подобрать нужных слов, адекватных глубине ее личной драмы.

— Вот такие дела. А спустя несколько лет умерла моя мать, которая была единственным связующим звеном между нами. И теперь мне остается только гадать, как он там, жив ли, есть ли у него дети. Какое-то время я еще продолжала ему писать. Теперь я отношусь к тому, что произошло, более философски. Конечно, его можно понять. Я не имела никакого права претендовать на то, чтобы считаться частью его жизни.

— Но он же ваш сын, — прошептала я.