Всё закончится на берегах Эльбы

На дворе стоял жуткий холод за -50, ещё более суровый, чем в прошлую зиму. Грузовики с провизией стояли как вкопанные вдалеке от передовой, так как в баках замёрз весь бензин. В пору метелей транспортные самолеты, вызванные с африканского фронта, пытались забросить груз с продовольствием с воздуха. Нередко он попадал на позиции русских, чаще — тихоходные транспортники, рассчитанные на зной, а не морозы, становились добычей советских истребителей.

Полученный груз порой заставлял лишь бессильно злиться и продолжать голодать. Вместо так нужного хлеба солдатам переправляли старые пропагандистские газеты, пряности, презервативы и колючую проволоку. Везли и оружие. Но бойцы уже были не в силах держать его в руках.

Численность батальона резко упала после удачного советского наступления и неудачной продовольственной политики вождя. Теперь из выживших нельзя было составить и полноценной роты. Кроме Сандры и командира её отделения, связистов в батальоне не осталось вовсе.

В тревожном ожидании ночной атаки солдаты залегли в блиндаже. Сандра и Ойген постарались как можно теснее прижаться друг к другу, чтобы хоть немного согреться друг от друга теплом тел. Нашлись остряки, которых такое несоблюдение субординации немало развеселило.

— О, Штеманн, да ты, смотрю, исправляешь с нашей связисткой, молодец. — Затем последовал глухой хохот, на полноценный смех шутникам не хватило сил.

А Сандра и Ойген молча продолжали сидеть в обнимку. Сандра почувствовала, как по коже пробежала вошь. Сначала одна, за ней другая, потом обе побежали обратно к Ойгену. Через минуту забег повторился и с тем же результатом. Сандра с грустью подумала, что даже вши не могут с ней ужиться.

Наконец, вернулся Миллер, рядовой у которого не так давно ампутировали два отмороженных пальца на левой руке. По жребию сегодня он полз на поле боя, чтобы найти среди припорошенных снегом павших товарищей лошадиную тушу и отрубить от неё хоть что-то, из чего получился бы суп. Обычно топор отскакивал от затвердевшей на морозе конины, и мешкать было опасно — по ту сторону Миллера могли заметить сытые русские. Но Миллер справился со своей задачей и вытащил из-за пазухи лошадиную ногу с копытом. К тому же он вернулся, укутанный ещё в одну шинель и перемотанный через грудь шарфом. Мертвецам одежда уже ни к чему, но живым она могла продлить их дни.

Когда варево из конины было готово и разлито по мискам, Сандра в сторонке лишь тоскливо смотрела на пайку в своих руках, пока Ойген справлялся со своей. Если с первой порцией он успел разделаться вовремя, то сандрина заметно остыла, и ему пришлось безуспешно стучать ложкой по корке льда на дне миски.

Как только с трапезой было покончено, среди бойцов наступило гробовое молчание. За все время, что они были здесь, каждый успел наслушаться историй из жизни других с лихвой. Никто уже не был в состоянии рассказать что-то новое. Поэтому они просто молчали.

Только Ойген тихо шептал Сандре на ухо, что не может больше слышать, как бьются в агонии его товарищи, а каждый день приходится только отступать. Он слишком устал проживать каждый день на преодоление, и это было видно с первого взгляда.

Многие чувствовали то же самое. Они уже потеряли смысл — в жизни, в смерти, в помиловании. На последнее перестали надеяться даже отчаянные оптимисты. Какое бессмысленное и унылое существование. Солдатам уже было не до войны, в которую их забросил вождь. Истощенные, они умирали от холода и отсутствия еды. А полевым врачам было приказано писать в заключение о смерти циничное «остановка сердца от неизвестных причин».

38

Поражение армии Тысячелетней империи вырисовывалось всё отчетливее. Один генерал, прикрывая своё дезертирство болезнью сердца, уже поспешил покинуть фронт и вернулся в тёплое семейное гнездышко.

Отступление с так и не завоеванных русских просторов стало ещё одним тяжким испытанием для батальона. Главным мучением были отмороженные ноги. Солдаты не могли снять сапоги без вздохов и воплей. Под открытым небом они жались к кострам и не могли согреться. Некоторые от отчаяния совали ноги к углям, от чего сапоги трескались, а ступни пронзала невыносимая боль.

Вдоль дорог пехотинцы то и дело встречали деревья, на которых полевая жандармерия вешала провинившихся солдат. На груди каждого красовалась табличка: «Я вишу здесь, потому что слишком труслив, чтобы защищать родину». А рядом с табличкой на мундире проглядывались боевые награды.

Из покинутых городов и сёл в грузовиках увозили скот, птицу и офицерские чемоданы. Пехотинцы плелись следом, таща на себе ящики с боеприпасами. А истощенные солдаты оставались лежать на снегу — для них не нашлось места в транспорте.

Когда к штабу принесли носилки с ранеными, Сандра услышала, как один из них причитал в бреду:

— Доктор… отдайте мне мою руку… пожалуйста… я отрежу только мясо… совсем немного мяса, пожалуйста… я найду ещё пару картофелин и будет хороший суп… только мою руку… верните…