Всю жизнь я верил только в электричество

– Э, орлы! Вот сюда – кто сколько скинет, но чтоб было не меньше тридцати рублей. Это со скидкой.

Деньги сбросили, усатый рассчитался и все окружили столы, развернули, покрошили на газетки и тряпицы свои рыбные запасы и сгрудили их на середину каждого стола.

– Ну, со свиданьицем! – выдал тост их постоянный, наверное, тамада в белом парусиновом костюме и каким-то орденом на левом кармане. – Мир домам нашим, покой и достаток!

Далеко за забором базарным, наверное, слышен был приглушенный, но тяжелый удар одновременно сдвинутых бокалов. После чего все сделали по три глотка и расслабились.

– Свежак пиво-то! – крикнул кто-то.

– Нефильтрованное!

– Душистое пивко!

-В Кустанае нет лучше пивка, чем наше!

Пивники стояли сверху над калеками и с удовольствием на лицах впитывали в себя прелесть комплиментов.

– Пейте, мужички! – сказал один из них. – Пусть не во вред пойдет оно, а на пользу! Отдыхайте, дорогие!

– А это сынок моего приятеля-соседа, – Михалыч подтянул меня за штанину к столу. – С малолетства пацана перед собой держу. Вишь, вырос как! Хороший парнишка. Крепкий и жить не боится. Славкой зовут.

Все замычали одобрительно. А из них один только вопрос задал:

– Служил, Славка?

– Конечно служил,– смутился я. – Два года как дембельнулся.

– Молодец, – тихо сказал другой: – Отслужить мы обязаны. Родина – не корова. Сама не отбодается. Садись рядом, хлебни пивка.

– Он спортсмен, – вступился дядя Миша. – Это дело под запретом у них. А то чемпионом не станет.

– Стану! – сказал я нагло и все громко и весело засмеялись. Смеялись и пили. Потом пили молча. Я отошел в сторону шагов на десять, прислонился к забору и смотрел. Мужики о чем-то неслышно толковали, рыбный и пивной ароматы делали обстановку уютной и чинной. Аккордеонист с трудом нацепил ремни своего красавца «вельтмайстера» на плечи, но он все равно задевал его обрубки мехами. Но Генаха прогнулся спиной назад, закрепил инструмент на груди и стал играть красивый фокстрот «Цветущий май». Мужики выкатились из-под столов, хватали друг друга за руки и кружились на тележках по двору, задевая соседей, стучась об столы, переворачивались на бок и тут же поднимались на колёса сильными руками партнера.

Танцевали долго, потом снова пили, болтали и грызли раскрошенную рыбку.

Я смотрел на Михалыча, счастливого и милого, как невеста на выданье. Он что-то шептал тихонько. Так, что не слышал никто. И в глазах его отражались кружки с пивом и хорошие, старые друзья по счастью.

– Нашу споём?! – не то спросил, не то приказал Генаха.

– Спрашиваешь! – возмутились все и на тележках образовали несколько кругов, обнявшись за плечи. Генаха выпил, утерся рукавом и откашлялся.

– Ты, Славка, иди,– Михалыч попросил меня нагнуться и сказал шепотом.– Ребята когда эту песню Утёсова поют, то плачут всегда. Перед своими им ничего, а тебя стесняться будут. Ольге моей скажи, что я поздно приеду. Нам вон с тем Андрюшкой по пути. Он за нами, за углом живет. Год назад из Ленинграда приехал. Не может там. Ну, иди.

Я незаметно вышел за ворота, прошел немного и сел на цементную основу, рядом с утопленными в бетон прутьями забора.

Аккордеон сначала сыграл вступление и потом все стали как умели петь знаменитую песню, которую исполнял Утёсов – «У меня есть тайна».

Я долго слушал и попутно думал об этих людях. Нет. Не так. Я просто думал о людях. Обо всех, кому повезло жить. Даже если они были никчемными, пустыми и бесполезными на земле. Даже им кто-то Великий, какая-то сила, правящая всем на свете, подарила эту случайную прекрасную возможность: побыть какое-то время здесь и успеть удивиться жизни. Невозможно было жить и не удивляться, не наслаждаться этим подарком. Судьбы тех людей, кого я видел сейчас,  одним махом искалечили их. И этим простили им все  грехи.  Вольные и невольные. Бывшие и будущие. Смыли их грехи их же кровью. И их же кровью умыли и очистили души и совесть. Наверное, так.

– У меня есть сердце,

– А у сердца песня.

– А у песни тайна.

– Хочешь – отгадай…

Плакал аккордеон. Слышались смущенные, но ничем не удерживаемые всхлипывания старых изувеченных мужчин, которые уже не боялись ни смерти, ни жизни.

Мои мысли как будто замерзли, заледенели и прекратили существование. Наверное, от того, что глаза мои вдруг заболели, подбородок стал подрагивать и я неожиданно для себя заплакал.

И сразу же быстро побежал вниз от базара, от пивной, от Михалыча, от звуков аккордеона и от людей, то ли проклятых своей судьбой, то ли, наоборот, сделавшей их самыми счастливыми.

                    Глава пятнадцатая