Всю жизнь я верил только в электричество

– Это суд не учтет, – дядя Коля засмеялся в голос и пошел двигать элерон на правом крыле. – Вы диверсанты. Чтобы вывести из строя рабочую единицу гражданской авиации и навредить государству вы пошли на смерть. Диверсанты часто в войну так делали. И получилось бы, что мы и вас убили, и машину кокнули. А она миллионы стоит. Государству, стало быть, экономический урон. Нас, значит, в тюрьму, а вас в братскую могилу.

– Чего это в братскую? – тихо возмутился Жердь.

– У нас родители есть. Похоронили бы всех отдельно. С памятниками,– влез в обсуждение Нос.

– Ага!– второй пилот дядя Петя аж зашелся в  хохоте. – А на памятниках надписи: «Он вел подрывную деятельность против советской гражданской авиации. Угробил  тридцать самолетов на сумму пятьсот миллионов рублей».

А мы бы на нарах померли от туберкулеза.

Смеялись долго все. И  летчики, и техники, ну и нас прихватило. Тоже скромно похихикали.

– А Вы в войну на чём летали? – я тронул командира за рукав.

– С сорок второго по сорок четвертый на «ПО-2». Поликарпова машина. Похожа на вот эту, на нашу. Я разведчиком летал и ночным бомбардировщиком. Тихая машина. Тише нашей. За пятьсот метров не слышно. Летали низко. Почти возле земли. А ночью чуть повыше. И бомбы руками кидали двое. Они в заднем гнезде сидели. Передние фронтовые укрепления разрушали в основном. Я мальчишкой был тогда. Двадцать три года… Подстрелили нас в декабре сорок четвертого на обратной дороге. Ничего, не упали, доковыляли на бреющем на свою территорию.

– А я не летал. Пятнадцать лет только набежало мне в войну. – Петр вздохнул.

– Ладно лясы точить. Пошли обедать.– Командир постучал по фюзеляжу и твердым военным шагом пошел к аэропортовской столовой.

– А можно мы в самолете посидим? – жалобно крикнул я ему вдогонку.

– Оторвете чего-нибудь, то ремонт за счет твоих, Славка, родителей, – весело ответил дядя Коля, не оборачиваясь.

– У нас у всех родители хорошо зарабатывают, – похвастался Нос. -Отремонтируем.

Опять-таки, не оборачиваясь, командир погрозил нам кулаком. Что означало окончательное разрешение посидеть в кабине красавца «кукурузника».

Мы как в музей – на цыпочках и почти не дыша втиснулись вчетвером в кабину. Это было сказочное пространство. Кнопки, стрелки, круглые и квадратные оконца, за стёклами которых были изображены загадочные знаки, фигуры и пересечённые линии. От потолка до самых педалей всё было утыкано переключателями, колёсиками, тумблерами. На сиденьях лежали  большие наушники, к которым спереди на заводе приделали маленькие микрофоны. Жук и я убрали наушники на спинки сидений и аккуратно уселись в кресла. И замерли. Это был высший момент наслаждения. Мы держались за штурвалы и, не сговариваясь, стали рычать. Изображали, как могли, работу мотора. Сидели так минут пятнадцать. Потом вместо нас уселись Жердь и Нос. И тоже зарычали. Ну, а мы с Жуком пошли в салон и стали разглядывать землю в иллюминаторы, представляя, что трава – это далекий дремучий лес из могучих деревьев, над которым мы высоко летели по очень значительным делам.

Техники сделали свою работу и ушли. Заправщик тоже уехал и мы остались одни. Раза по три ещё поменялись местами в кабине и в салоне. Хорошо было. Уютно и приятно. От самого факта хотя бы такого, воображаемого, причастия к лётному делу.

Через два часа вернулись летчики,  постучали по колёсам, покрутили рули высоты и поворота, проверили какие-то красные крышки, ввинченные в крылья и из самолёта нас выгнали.

– Нам лететь надо в Тарановку, – сказал Пётр. – Сейчас машина подойдёт. Загрузят запчасти для тракторов. И повезём. Стоят трактора-то.

Мы попрощались со всеми и пошли домой. Чтобы послезавтра снова вернуться.

  Сядем как всегда за полосой на траву. Разложим на газете хлеб, лук, соль, яйца вкрутую и бутылку с водой. А картошку из мешочка вытряхнем, разожжем костер из мелких веток и прошлогодней сухой травы. А потом будем её печь в куче горячей золы. И смотреть как взлетают и садятся «АН-2», «ЛИ-2», «ЯК-10» и огромные  современные «ИЛ-14». У нас даже вертолет один был. «МИ-1». Санитарный. Когда он взлетал или садился, мы подползали поближе с разинутыми ртами. Самолеты были нашей любовью, а вертолет – чудом, к которому вместо любви чувствовался самый священный трепет всех лучших наших чувств.

Я не помню когда меня настигла потрясающая эта мысль – быть только авиатором. Читал я, конечно, про всех отважных летчиков, которым просто необходимо было подражать и завидовать. Это и Маресьев, Талалихин, Нестеров, первым крутнувший «мертвую петлю», это и Водопьянов, Уточкин, один из самых первых российских лётчиков. Ну и, ясное дело, асы войны – Кожедуб и Покрышкин. А ещё великий испытатель Коккинаки.  И других имен знал много, но эти просто заколдовали меня своими подвигами. Я прочел много книжек про авиацию, которых в наших библиотеках имелось в достатке.