Всю жизнь я верил только в электричество

Самолет с трудом удерживал равновесие и шел на посадку. Ветер, подвывая и посвистывая, несся с запада, гоняя как растрёпанные куски ваты низкие облака. Они путались друг с другом, ныряли на огромной скорости к земле и, натыкаясь на невидимые никому препятствия, отталкивались от них. Потом так же быстро подпрыгивали к небу метров на двести, пулей улетая на восток. Самолет кренился то на левый бок, то на правый, он  опускал хвост, потом нос. Он усмирял болтанку, скручивая взбесившийся воздух ноющим от борьбы с ветром пропеллером. Картина эта, обычная для кустанайской степной равнины, была всё-таки ужасна. Причем только потому, что «АН-2», и без того потрёпанный ветром, имел ещё одну неприятность. Она была куда хуже и серьёзнее мелких воздушных ям, углового сноса и уставшего хвостового руля горизонтального поворота.

Этой неприятностью были мы. Четыре двенадцатилетних придурка, которые очень хотели вырасти поскорее и стать летчиками. А потому почти каждый день по несколько часов торчали на аэродроме. Нас там знали все. И летчики, и техники, заправщики аэропланов керосином, кассиры и буфетчица. Диспетчеры, и то нас знали и временами звали к себе, в стеклянный купол над крышей аэропорта. Мы ухитрились нытьём и всякими клятвами убедить начальника аэропорта в том, что собрались поступать в лётное училище. А летать потом на кустанайских самолётах по важным делам и нужным маршрутам над родной казахстанской землёй.

В этот апрельский день после школы прибежали мы на  грунтовую взлётную полосу и, согнувшись под ветром, глазели на два огромных полосатых черно-белых мешка без дна. Они указывали направление ветра, распухая от скорости воздуха либо еле-еле, либо как сегодня – торчали вроде твердых толстых шлагбаумов строго параллельно земле.  Смотреть и восхищаться  ими в профиль удобнее всего было только с полосы. Зрелище было завораживающее. Мешки вели себя как живые. Они вихлялись, опускались концами вниз, потом подпрыгивали и надувались почти как воздушные шары. Ветер так резвился в тот день, так громко пролетал рядом с ушами, что голоса мотора «кукурузника», который с короткого и крутого виража внезапно пошел на посадку, мы не услышали. Громче него оказался крик техника Сергея со стоянки. Он бежал к нам против ветра с большим уклоном к земле, он прямо-таки лежал на летящем воздухе грудью, но всё равно приближался и орал громче ветра и мотора:

– Бегом с полосы, идиоты! На траву бегом! Убьет! Ах вы, козлы малолетние!

В это время мы уже остолбенели и глядели на самолет как на гипнотизёра, усыплявшего сознание. Двинуться с места мешало величие огромной машины с четырьмя крыльями, которая в воздухе, но уже почти на земле, смотрелась грандиозно. Это был уже не маленький «кукурузник», а огромный  лайнер. Он не просто подавлял величием. Он заколдовал нас, превратил в окаменевшие статуи, у которых были открыты рты и протянуты вперед, к самолету, руки.

– Ах вы ж, мать вашу так и  распратак!!! Нагнулись и побежали! Ниже, ещё ниже нагнулись! – техник Сергей как-то смог растопыренными руками прихватить нас всех и уронил на полосу. Сам тоже упал на колени. – На четвереньках, на руках и ногах – побежали! Не успеем, мля!

Только-только упали мы носами в траву, как сзади на землю громко опустилось несколько тонн дюралюминия, стекла, резины и амортизаторов из нержавейки. Пыль от колес метнулась против ветра и нас достала. Поднялись мы желтые со спины и зеленые спереди от сочной апрельской травы.

– Дураки, мля! – подвел итог событию техник Сергей. – Скажу начальнику, чтобы гнал вас к едреней матери. Хорони вас потом с оркестром за счет аэрофлота. Разорите, мля, аэрофлот. Хороший духовой оркестр рублей триста берет. А скажешь им, каких идиотов хороним, так все пятьсот и запросят. И всё. Аэропорт закрываем. На что керосин покупать?

И он вразвалку, качаемый ветром, пошел обратно, отряхивая с колен пыль и пытаясь стереть зелень пырея.

«АН -2» подрулил к стоянке, техники кинули под колёса красные подставки  к шинам, чтобы они удерживали  машину от случайного самоходного движения. Подъехал заправщик, появились ещё три техника и начали обходить аэроплан со всех сторон. Один из них пошел в салон. Все они делали свои дела, хотя, казалось, что просто прогуливаются, изредка дотрагиваясь до чего-нибудь.

– Дядь Коль! – я подошел к командиру. – Вот Вы какой крен выправили! Градусов двадцать, да? И сели как на перину. Здорово. Ветрище-то вон какой! Деревья, небось, ломает. Сверху не видели?

– Это хорошо, что мы вас, дураков, на полосе вообще заметили. – Командир улыбался, поднимая и опуская левый элерон. Проверял. – Ты, Славка, главный в вашей гоп-компании. Вот ты за нарушение регламента и будешь отвечать. Мы с Петром, когда вас увидели почти под винтом, то Петя сказал, что ты это специально придумал – торчать на полосе, чтобы посадить нас  с Петром и штурманом-радистом в тюрягу лет на пятнадцать. А? Хотел?

– За что, командир? – удивился Жук. – Мы сами чуть не погибли там все.