Всю жизнь я верил только в электричество

Ни одно утро никогда не бывает похожим на вчерашнее. Вчера я открыл глаза и за ноль целых три десятых секунды взмыл с гостиничной кровати, а секунд через пять вроде бы уже чистил зубы. Спешил потому что. Бегом надо было нестись на стадион, разминаться и ждать начала соревнований на ходу. С пробежками, прыжками на месте, растяжками и имитацией метания копья.

А сегодня глаза забастовали и не подчинялись требованию утра. Не открывались добровольно. Погуляли мы вчера интенсивно. К вечеру ноги стонали от жалости к себе и нецензурно разговаривали с их владельцами, которых после изматывающих соревнований понесло пешком в дальние по кустанайским меркам края. У нас дома мы бы, пройдя столько, обошли вокруг города. А в Алма-Ате освоили только, может, десятую часть того, что надо было обязательно увидеть в столице. Спал я как расстрелянный врагами, но они меня не добили, видно. Потому как нечеловеческая сила чья-то разлепила мне глаза и стукнула по голове, отчего включился мозг, который напомнил мне, что проснулся я в Алма-Ате. То есть только последний придурок может и дальше дрыхнуть, упуская все возможности прочувствовать себя хоть и временным, но жителем юга. Такого свинства я не имел права себе позволить. Тем более, что надо было забрать на стадионе забытые под трибунной скамейкой шиповки, завёрнутые в атласные трусы с полосками. Балконную дверь на ночь не закрывали, а потому утро вплыло в нашу маленькую комнату шуршанием шин двух поливальных автомобилей, которые разбрасывали свежесть воды и на асфальт, и в воздух. И с нашего второго этажа то слетала вниз, то подпрыгивала до крыши гостиницы не такая уж и маленькая радуга. Она поднимала настроение ровно до того состояния, которое радужным и зовётся. Сквозь шум высоко и далеко летящих под давлением струй пробивалось громкое пение неведомых птиц, пережидающих искусственный дождик на высоких деревьях и родное чириканье смелых воробьёв. Они продолжали летать и мимо нашего окна и купались в лужицах возле бордюров. На гигиеническую воробьиную процедуру я глядел через ветви тополей с балкона, отжимаясь от перил, разминая суставы, уставшие за день вчерашний. Не знаю как в другие годы было, но в июле шестьдесят третьего даже одного видимого в просветах ветвей кусочка асфальта, яркого угла розового дома напротив и нежно- голубого неба хватало, чтобы мысленно дорисовать в голове всю целиком прелесть просыпающегося огромного южного города.

Я нацепил трико, легкую майку на лямках, кеды и выбежал на улицу. Вся команда, кроме меня, собиралась сегодня потратить деньги родителей в ЦУМе, а потому и не просыпалась рано. Огромный магазин открывался в десять, но ломать ноги, чтобы успеть именно к открытию, никто и не думал. Это мне одному надо было прибежать к той скамейке на стадионе побыстрее, пока уборщики стадионные не унесут шиповки в какой-нибудь кабинет или зал, где взять их будет сложнее.

Я повернул за угол на проспект Коммунистический и автоматически перешел на солнечную сторону. И вот когда перешел, так сразу и попал под гипноз шепота воды в арыке, бликов от яблок, висящих так низко над тротуаром, что меня мгновенно одолела глупая для южных людей мысль: «чего ж их до сих пор не съел никто? Яблоки прямо по головам стучат людям, не слишком маленьким. Ешь хоть всю дорогу от вокзала до улицы Абая. Если влезет».

А яблоки переливались на солнце самые разные. Названий их, естественно, я знать не мог. У нас в кустанайском саду росли «лимонки» разносортные и ранет поздний. А тут играли под лучами своими красными в полосочку боками даже на вид сочные яблоки. И совсем маленькие, просто игрушечные яблочки, размером с вишню. Их было так много на одной ветке и прижимались они друг к дружке плотно, создавая гроздья, похожие на виноградные. А потом мне прилетела в голову правильная мысль. Алма-атинцы яблоками просто объелись, поскольку они растут везде. Ну, может, только на самом асфальте, на дорогах не растут, чтобы движению транспорта не мешать.