Вскормленные гневом

Рассвет заполнил комнату желтыми красками. Солнце ярко осветило все предметы в комнате. Стало уютнее и теплее. Петухи стали голосить, жизнь возвращалась в садовое товарищество. Петрушина клонило в сон, но спать он не намеревался, ведь Саша мог его обезвредить и сдать в милицию. Василий подошел к окну и отодвинул немного занавеску, чтобы выяснить, стоит ли еще милицейская машина у дома деда Ивана. Машина стояла не прежнем месте, а значит уходить было опасно. Прошло несколько часов, близился обед. Саша предложил что-нибудь поискать поесть на кухне. Петрушин разрешил. Саша нарезал сало, хлеб. В стареньком холодильнике нашелся позавчерашний компот из ягод, которые Саша сам собирал украдкой в своем саду. Такая еда пришлась по вкусу Петрушину. Мужчины даже немного сблизились. Саша не испытывал страха к другу детства, скорее он просто опасался, так как Вася не создавал впечатление умственно здорового человека. Совместная трапеза усыпила бдительность Петрушина, расположила к более тесному общению. Он стал меньше проявлять агрессии.

Еще некоторое время сидели молча. Наступил вечер. Темнота понемногу вытесняла свет, вступая в свои права. Клонило в сон, но ни один из находившихся в комнате не смыкал глаз. Это было похоже на конкурс кто кого пересидит и не уснет. Петрушин спрятал нож, но оба понимали, что в любой момент нож снова может оказаться в руке маньяка. Саша старался не смотреть на Петрушина. Но комната была настолько маленькая, что невозможно было не соприкасаться взглядом. Глаза то и дело норовили глянуть в сторону человека, так виноватого перед Сашей. Но Петрушин не чувствовал за собой вины, он и не думал извиняться за содеянное. Для него подобные поступки были образом жизни. В его больной голове не было места для рассуждений на тему правильности принятых решений. Он не осознавал всей тяжести своих преступлений. Саша тогда не знал, что Петрушин стоял на учете в психиатрической больнице, впрочем как и он сам. Но назвать Петрушина адекватным человеком, отдающим отчет тому что делает, он не мог.

– Ну ты же понимаешь, что ты творишь? – не выдержал Саша и выпалил на одном дыхании.

– Понимаю. Но сделать ничего не могу. Это моя жизнь. Я виню во всем отца и бабку, которые сделали меня таким. Ты знаешь каково жить в условиях, где тебя постоянно унижают и бьют? Конечно ты не знаешь! Ты рос в нормальной семье. И ты не имеешь права сейчас меня осуждать! – Петрушина трясло, его руки ходили ходуном. Глаза вылезли из орбит и вращались, как бильярдные шары.

– Я и не осуждаю. Просто пытаюсь понять. Я все помню, Вася.

– Что ты помнишь? – с раздражением спросил Петрушин.

– Как убивали твою маму. Я уже много месяцев посещаю психиатра и стою на учете в психушке. Я такой же как ты, понимаешь? Только я никого не убиваю. Вместо этого я выбираю лечение. Ты болен. – спокойным тоном, будто обсуждая погоду, ответил Саша.

Петрушин ничего не ответил. Он отвернулся к стене и так они провели остаток ночи. На столе стояла зажженная лампа, в полумраке были видны лишь очертания двух людей. Утром полицейской машины уже не было, видимо, дед Иван вернулся из города и встретил оперативников. Петрушин был уверен, что старик ни слова не сказал о том, что непутевый внук был у него целую неделю. Петрушин решил уходить ближе к ночи. Нужно было подготовиться: взять с собой еды, теплую одежду, припрятать поглубже документы. Саша Коновалов уже свыкся с незваным гостем, он хлопотал на кухне, готовил завтрак на двоих. Бывший друг уже совсем не пугал Сашу, скорее наоборот: ему стало жалко этого несчастного человека с загубленной душой и жизнью. У Саши была некая уверенность, что Петрушин не тронет его. Отчасти из-за того, что Саша мог бы дать отпор, вряд ли Петрушин настолько уверен в своих физических возможностях, чтобы тягаться со взрослым мужчиной. Он привык нападать на слабых женщин, да еще и неожиданно, со спины, а здесь поединок может оказаться не в пользу нападающего. Саша был почти уверен, что Петрушин не станет так рисковать, ему проще вести сейчас дипломатические отношения, нежели размахивать перочинным ножом и самому угодить на свое же оружие.