Вслед за путеводною звездой (сборник)

– Такой же да не такой, – сказала Наташка. – Вот посмотри, тут на каждой страничке пометки нашего мастера. Вот вы с Максом у него в любимчиках ходили, а этот словарь он подарил именно мне. Вот сейчас сын стихи пишет. Он все равно поступит в МГИМО, а поэтом и на старости лет еще стать успеет.

И тут зазвонил айфон. Она расплатилась за нас обоих и убежала, чтобы отвезти своего сына от математика к литератору. И я не успел ей сказать, что нельзя стать поэтом на пенсии, что искусство – это не замуж; сходить. Что поэт – это призвание с молодых ногтей и на всю жизнь, что так могут рассуждать только неудавшиеся актриски и поэтески…

Потом я понял, что это простая зависть. Не к ее тачке и золотой кредитке, а к этому зелёному томику в потрепанном переплёте. «Поэтический словарь» Квятковского с пометками Владимира Ивановича Фирсова на полях… Мастера, которого уже пять лет нет с нами, и не спросишь уже – «Почему?».

Под вечер, когда я уже хорошенько залил расстроенные чувства, в нижней буфет ЦДЛ заглянул Евгений Рейн. В Литинституте я у него не учился, хотя заглядывал пару раз и на его семинары. По традиции он снова узнал меня наполовину. Ровно настолько, чтобы не вспомнить сразу, как меня зовут, но твердо вспомнить, что я с радостью метнусь за графинчиком водки.

Вот под графинчик и бутербродик с рыбкой я и поведал старому мастеру про подарок его коллеги.

– Знаешь, – сказал Евгений Борисович, – это у Фирсова был такой педагогический прием. Он этих словарей раздарил студентам штук сто, наверное. И все с пометками на полях. Но с разными – для конкретного своего ученика и его недостатков. Он выбирал себе студента – середнячка, не совсем бездарного, но и не поэта. Такого, чтобы хоть со словарём, но научился бы стихи неплохие писать. Из вашего семинара такой еще есть у Луврикова. Я сам видел, как он Есину гордо показывал. На кафедре творчества все долго смеялись.

Я тогда успокоился. Гордился даже. Правда ведь, Макс Замшев, мой друг и главный фаворит на нашем семинаре, тоже такого подарочка не получил.

А потом я вспомнил историю своего словаря. Мне двадцатилетнему дембелю, еще до поступления в Литинститут подарил «Словарь Квятковского» мой первый учитель, прекрасный, но малоизвестный поэт Владимир Топоров. Володе же этот словарь еще в Великом Новгороде подарил его наставник – известный журналист, «золотое перо» газеты «Труд» Василий Натыкин… Я вот Илюхе Стечкину передарил…

Может, и нечем тут хвастаться, и Фирсов для меня словарика не заготовил просто потому, что у меня такой уже был?

Притча про притчу

«И в день шестнадцатой луны вошёл в додзё Великий Мастер и сказал любимому ученику:

– Запомни или запиши: «Никакое ощущение возможности возможного не дает возможности суждения о невозможности возможного и возможности невозможного». Понял?

Ученик отложил табличку, поклонился Великому Мастеру и сказал:

– Записал, запомнил, но не понял.

Великий Мастер достал кагану, посмотрел, как играет на лезвии луч шестнадцатой луны и сказал:

– Видишь ли, любимый мой ученик… Я – Великий мастер, и превзойти меня невозможно, но возможно ли что ты превзойдешь меня?

– Кхуйя! – воскликнул ученик и воткнул мастеру в глаз палочку для письма.

– Невозможно! – сказал Великий Мастер за миг до этого и отрубил руку любимому ученику и умер от кровоизлияния в мозг».

– Что ты понял из этой притчи? – спросил меня мастер.

– Видите ли, мастер… – начал я и призадумался…

Дал мастеру по яйцам и гордо вышел.

Ибо: а ну его нафиг, не знаю я, какая сегодня Луна, но лучше я в писатели пойду – так безопаснее.

Побасенка

Вышел орати оратель. Вздел орало, вздыбил зябь, да притомился на первой борозде. Опростал он пол-литру да пал ликом в пашню.

Вышел сеятель сеяти. Раскидал семя в ту борозду да окрест, опростал пол-литру да и пропил свою борону. Налетели тут птицы-вороны и стали клевать.

Вышел жатник жати. Опростал он пол-литру да пожал лебеду вместе с житом, и упал в лопухи под скирдой недоскирдованной. Налетели тут злые ветры и разметали скирды по колосу.

Вышел мельник молоти. Ан, нету ни хлеба, ни жита. Опростал он в сердцах пол-литру и запричитал, что есть мочи: «Твою мать, твою мать, твою мать!».

Восстал тут оратель из борозды, сеятель из лебеды да жатник с репьями в полбороды и стали мельнику пенять: «Где наш хлеб, где наше жито? Это ты, мироед проклятый, все смолол да пропил».

Развел мельник руки и послал всех к монаху.

Разобиделись добры молодцы: оратель, сеятель да жатник, и стали мельника жизни учить. Да и убили его сгоряча насмерть. И мельницу его сожгли, чтобы другим неповадно было трудяших людей обманывать да обворовывать.

Это ведь мельник во всем виноват.

Михаил Зверев 51 Мурманская обл, г. Североморск (Пенза – Североморск – Санкт-Петербург)

Дневник моряка