Вспоминая о том, что сейчас в будущем

Орландо стоит на краю крыши огромной, длинной многоэтажки, чей взвинченный в небо фасад утыкан маленькими светящимися отверстиями – окнами. Несмотря на то, что сейчас день и необходимости в свете электрических лампочек нет, квартиры все равно сверкают от иллюминации огоньков на дисплее роботов, что без передышки поддерживают чистоту домашней мебели, белизну стен. Средневековый врач расправляет погнувшиеся в некоторых местах от подвальной сырости холсты. Перед глазами вновь проносятся не дающие покоя картинки воспоминаний из старого, пахнущего ароматическими целебными травами и гнилыми трупами, прошлого. Особенно ярко всплывает тот момент, когда Орландо, еще молодой доктор, взялся за инструменты и накопленные за год механизмы, отлитые им вручную, чтобы перестроить свое собственное тело.

Колесо, на которое крепится все механическое тело птицы, покачивается из стороны в сторону, как колеблется уверенность Орландо в себе. Может быть, хоть на пару минут, но получится? Ради этого не жалко разбиться вдребезги! Он много читал про эти ощущения, исчертил в схемах ни одно полотно бумаги и источил ни один уголь, осыпавшийся черным пеплом на лист. Пришло время самому прикоснуться к тайне, исполнить мечту, преследующую еще с древних времен, когда только-только появилась мысль и за ней мечта. Орландо пытается удержаться железными крыльями за подрамник, но они предательски соскальзывают. Потратив на это несколько минут, ученому все же удается выбрать правильное положение. Шестеренки исправно вращаются как надо. У ворона такое чувство, будто машинное масло, тягучей смолистой черной каплей хочет вырваться наружу из глаза. Он ни раз видел, как плачут другие живые существа. Ему это всегда казалось чем-то неприятным – любое проявление слабости тела и души раздражало его во все времена. Орландо стремится к недосягаемому идеалу, хочет стать лучшим из ныне живущим, стать первым среди последних, а для этого, по его мнению, нужна холодность и сдержанность, равнодушие. И никаких слез. Но на крышу приземляется черный сгусток, некрасивым пятном растекшийся по поверхности. Брызг машинного масла затрагивает и механическое крыло, поблескивая на нем в лучах солнца. Орландо сердито смахивает с себя это случайное недоразумение. Все должно быть идеально. Птица аккуратно подъезжает к самому краю крыши, крепко сжимая над собой холст, разукрашенный яркими цветами и причудливыми формами, пока еще не описанными в геометрии. Всего один шаг отделяет ворона от мечты. Внизу – пропасть, наверху – бездна, а по середине Орландо. Ученый доверяется всей своей железной конструкцией воле ветра и силе сопротивления воздуха. «Andacem fortuna juvat17» – успевает подумать механическая птица.

Если случайный прохожий поднял бы голову к небу, то увидел бы там не только причудливые спирали высоток, но и странную летящую точку бронзового цвета. Орландо летит над городом, подобно древнегреческому Икару, но вместо крыльев, скрепленных воском, у него холст, расписанный абстракцией современного художника. Мечта безумного ученого сбывается! Он летит, наконец-то победив суждение о том, что «рожденный ползать летать не может». Двигаясь по ступеням эволюции неуклонно вверх, Орландо приспособил свое тело к полетам. Тянущее к земле колесо болтается балластом под лапами. Цилиндр не срывают потоки воздуха, ведь железный головной убор крепко припаян к голове, лишь остановившееся стрелки часов на шляпе нервно подрагивают от сильного ветра. Современные жители теперь кажутся ничтожно маленькими. Орландо их презирает, теперь у него еще больше причин для этого. Они прикованы к земле, а он больше – нет. Его товарищи по несчастью и вовсе где-то почти под землей, щурят глаза, как слепые кроты, стоит им только покинуть подвал, а Орландо почти у самого солнца. Впрочем, жаль, что ни Глэйз, ни Фрида не могут разделить с ученым его счастья. Наверное, черному псу тоже бы понравилось летать. У Фриды хоть метла есть. Когда у Дога был день рождения, все поздравляли его и радовались вместе с ним празднику, а за Орландо, у которого практически случилось очередное перерождение, некому порадоваться, никто не поздравит его с успехом. Даже рыжегривую лошадку он от себя прогнал. Радостное ликование собой сменяется тоскливой мыслью: «И в небе я один, и на земле один». Средневековый ученый моментально теряет управление. Неверный наклон головы – механическое тело заболталось в воздухе, подобно развивающемуся при шторме флагу. В закрывающие глаза линзы врезаются мелкие мошки. Значит, Орландо снижается. Стеклянная линза с треском лопается от силы холодного наверху воздуха и резкого падения. Колючие осколки летят на землю, как отголоски разбившейся мечты. И последним аккордом становится грохот громко ударившегося о землю механического тела птицы, сразу же накрывшегося холстом.

– Это моя картина? – спрашивает кто-то рядом с вороном.