Встреча с неведомым

— Только Валя бродит где угодно одна, — сказал я. — Мама берет с собой Селиверстова, Ангелина Ефимовна уходит либо с папой, либо с Бехлером.

Женя задумался, погрустнел. Ему очень хотелось побывать у могилы отца. Начальник экспедиции обещал отправиться с ним к тому месту, где он его зарыл, но только зимой, сейчас это было невозможно.

— Дмитрий Николаевич, а вы не забыли это место? — спросил однажды перед сном Женя. Все уже лежали на своих раскладушках.

— Там стоит огромный крест, — сумрачно ответил отец.

Все удивились.

— Вы ставили крест? — спросила Ангелина Ефимовна.

— Не я ставил, а землепроходцы, — непонятно ответил отец.

А когда мы потребовали объяснения, неохотно рассказал.

Еще по пути на плато экспедиция наткнулась на этот крест. Он стоял над рекой, огромный, три метра в высоту, восьмиконечный, темный. Его поставили лет двести назад, не меньше, наверное, в ознаменование какого-то события. Он весь почернел, прогнил, но держался. Была какая-то надпись, но время стерло ее. Три широкие поперечины были прикреплены к прямому брусу двухдюймовыми деревянными гвоздями, сделанными из сучков лиственницы. Из лиственницы был сделан и сам крест…

— И папа умер как раз у этого креста? — спросил пораженный Женя.

— Нет, он не дошел до него. Но я решил похоронить его возле памятника землепроходцев… Пора спать. — И отец повернулся к стене.

— Как же вы его донесли… Жениного папу? — робко спросила Валя.

— Была лошадь, она пала потом.

— А другой рабочий, он тоже умер от истощения?

— Нет. Это был крепкий деревенский парень, сибиряк. Он утонул, переправляясь через реку… Спите. Завтра рано вставать.

Больше никто не сказал ни слова, но долго не спали. Я тоже не мог заснуть. Я думал о том, как мало знаю своего отца.

Вообще люди мало знают друг друга. Кто нас удивил, так это Селиверстов.

У нас самые интересные разговоры велись перед сном, в постелях, когда «все косточки отдыхают», как говорила бабушка. Любопытная Валя спросила как-то раз Фому Сергеевича, где он работал прежде и как попал в экспедицию.

— Я работал в облторге… плановиком-экономистом, — тихо сказал Селиверстов. — Двадцать восемь лет на одном месте. Работу свою я выполнял добросовестно и аккуратно, и все же… не лежала у меня к ней душа. По существу… гм… я двадцать восемь лет был не на своем месте. Это, конечно, угнетало, и я, естественно, искал отдушины. Такой отдушиной для меня стала ботаника. Я, если можно так выразиться, ботаник-самоучка. Отпуск я проводил в лесу, под Москвой. Изучал дикорастущие травы. Ночами писал труды по ботанике. Одну статью у меня даже напечатали — «Во флоре СССР», — Ангелина Ефимовна устроила. Я ей все работы отсылал.

— Но как же… Почему вы стали экономистом, если любили ботанику? — с недоумением и жалостью спросила Валя.

— Молод был… еще не понимал своего призвания, — смущенно пояснил Селиверстов.

— Ничего подобного! Ты с детства увлекался ботаникой, — резко возразила Ангелина Ефимовна. — Мы ведь с Фомой учились в одном классе с самой первой группы… На одной парте сидели. Об его призвании к естественным наукам знала вся школа.

— Но как же… — начала было Валя.

— Не перебивайте меня, Валечка. Вам этого не понять. Вы целеустремленный, волевой человек, а Фома Сергеевич— размазня, слизняк! Пусть не обижается, это так и есть. Атрофия воли. Он с детства как огня боялся мамаши, учителей, директора школы, а впоследствии — жены и начальства по работе.

— Геля! Ангелина Ефимовна!.. — запротестовал Фома Сергеевич. У него даже голос задрожал. Кажется, он обиделся всерьез.

— Ангелина Ефимовна всегда преувеличивает, — успокоила его мама. Она слушала с большим вниманием, даже села на постели.

— Чушь! Ничего я не преувеличиваю. Так вот, продолжаю. Мы вместе сдавали в университет. Наплыв был огромный, и он не прошел по социальному признаку, как сын служащего. Тогда в первую очередь принимали детей рабочих. (У меня отец был машинист, у него — бухгалтер.) Так вот, его мать сама отнесла документы в планово-экономический институт, и там его приняли. И он пошел, как теленок. «Чтобы не пропал год». А потом терпеливо учился.

Он был на третьем курсе, когда умер отец, и на иждивении Фомы оказались мать и трое братишек. Надо было идти работать, содержать семью. Его приняли экономистом в этот самый облторг. Заканчивал институт он уже заочно.

К тому времени, когда он поставил своих братишек на ноги, он успел уже жениться и обзавестись своими детьми. Подозреваю, что не он женился, а его женили на себе. Во всяком случае, его жена оказалась такая же волевая женщина, как и мамаша. Я ее знала… Законченная мещанка. Говорить с ней было не о чем. Кроме цен на рынке и «плохих» соседей, она ничем не интересовалась.

— Ну, зачем же так… — вконец огорчился Селиверстов.

— Она никогда ничего не читала и не терпела в доме книг. Его занятия ботаникой считала самым пустым времяпрепровождением — ведь за них ему не платили. Как он, бедный, прожил с ней четверть века, не представляю! Но он прожил… ради детей. Дети выросли, поступили в университет, жена умерла, и он неожиданно оказался свободным…