Еще двоих увидели с правой стороны деревни. Они, услышав стрелкотню с завода, пытались бросить позиции у одного из пешеходных мостов и уйти вглубь деревни. По ним тоже открыли огонь, командир разбивал окна стволом ПК и тут же шмалял на подавление.
Хохлы даже пытались в ответ стрелять, но какой там. Нас было не остановить. Видимо, это и была та самая ярость благородная. С каждым выпущенным в их сторону патроном я проклинал их, желал смерти им всем. За всех парней, что отдали жизнь в бою, конкретно за тех, кого я знал и с кем общался, за тех, кто умирал в эфире рации под Лисичанском. Вот он, триумф истинно русской ярости. Они бежали, а вслед им летели свинцовые проклятия.
Тут же поступила команда штурмам на выход. Надо было, не теряя момента, заходить и добивать врага, пока инициатива на нашей стороне. Кто-то заметил броневик, едущий по одной из улиц деревни. Мы с Максом вдруг вспомнили, что у нас есть ПТУР. У пускача в соседней комнате стояли наши бойцы. Они залезли на верхний ярус комнаты, выставили орудие на окно и зарядили.
Надо было напугать хохлов. Рядом со мной стояли пацаны-кордисты. Они тоже были нацелены на БТР. Выстрел ПТУРа в закрытом помещении моментально взрывной волной выбил почти все окна, ракета влетела прямо в дом, и ближняя к нам стена рухнула. БТР сорвался с места, по нему тут же начал работать «Корд». Было видно, как что-то на нем горит, но летел БТР не останавливаясь. Окончательно добили его на выезде с деревни, прямо у автомобильного моста.
Мы потом, когда все закончилось, ходили смотреть на подбитый броневик. Оказалось, что на нем ехала группы эвакуации, который приехал забирать убитых нами минометчиков.
У нас осталась одна ракета. Командир по рации передал, чтобы берегли ее на верняк и не стреляли куда попало. Потом, когда штурма уже зачищали улицы, мимо них на полном ходу промчалась «Газель». Ее мы отработать не успели. Слишком быстро ушла, и в прямой видимости она была всего секунды три.
Пока мы забивали магазины патронами, в эфире звучали переговоры командира с бойцами. Штурма докладывали о продвижении и занятых позициях. К обеду первая улица была взята полностью, хохлы отступили, а те, кто не смог, были убиты или взяты в плен. В то время, после радикально жесткого отношения к противнику, благодаря двусторонней инициативе и последующих договоренностях «наверху» было решено пополнять обменный фонд. Мы меняли пленных хохлов на своих пленных. На завод, где мы находились, привели 13 человек. Хохлы. Средний возраст 35–50 лет.
После утренней перестрелки во мне кипела ярость, но, увидев их, все прошло, будто ничего и не было. Они уже не представляли собой воинов. Грязные, разутые, раздетые, униженные. Вспомнил диалог с батюшкой перед уходом на войну. Я говорил, что иду защищать Родину, и просил его благословения. Он еще тогда спросил меня: ни в «Вагнер» ли я собираюсь идти? Я кивнул. Он задумался и через время сказал, что я не должен допускать, чтобы мной двигали чувства ярости и гнева, а еще надо гуманно относиться к пленным, как минимум их не пытать. Мне действительно не хотелось их пытать. Я просто стоял и смотрел на толпу связанных хохлов.
Пленные рассказали, что были мобилизованы три месяца назад, проходили обучение в Британии, затем отправились сюда. Их взяли, когда они толпой пытались бежать по огородам. Оружие хохлы заблаговременно выбросили. Возможно, это и спасло им жизнь. Потом пленных увели в штаб, оттуда передали на допрос в СБ. Дальнейшая их судьба мне неизвестна, да и не особо волнует.
По рации штурма то и дело выходили на командира с докладом о том, что нашли гражданских. Мирняк выводили прямо из-под огня в сопровождении наших бойцов. Командир дал нам задачу встречать их на выходе из деревни и вести до точки эвакуации. Там были и старые бабки с дедами, и молодые парни с девушками. Молодых сперва вели на «фильтр», проверяли, что это не переодетые солдаты, и только потом увозили на эвакуацию. По дороге они расспрашивали, кто мы, куда их везут, что с ними будет. Отвечали коротко: