Встречи и прощания. Воспоминания о Василии Аксенове, Белле Ахмадулиной, Владимире Войновиче…

Поминки по дяде Боре были дома, на Арбате. Это были первые в моей жизни поминки. Обряд этот, в конце которого вспоминаются уже и разные смешные истории, вызывающие улыбку и даже смех, показался мне тогда весьма странным. Мне только исполнилось семнадцать, я вступал в жизнь, и многое в ней казалось поначалу таким же странным…

Забегая вперед, сообщу, что в семидесятые, когда прокладывался Новый Арбат, памятный мне дом в Среднем Николопесковском переулке снесли. Он оказался как раз на задах новоарбатского гастронома. Большой каменный дом в стиле модерн, построенный в начале ХХ века на другой стороне переулка, на который я смотрел когда-то из окон пристанища Гринбергов, стоит до сих пор. Михаил Иннокентьевич переселился в дом известного в свое время кооператива «Лебедь», где и умер 29 ноября 1976 года…

Отец в 1956-м вышел на пенсию, теперь не нужно было ходить на работу в осточертевший ему копийный цех или искать другие способы заработка. У него начали появляться новые, свежие этюды. А мама продолжала работать в «Агропособии». В витрине большого гастронома на улице Горького, внизу, почти у самой Манежной площади, были выставлены ее муляжи фруктов и скульптуры коровы и свиньи. В то время начались уже посещения Москвы иностранными делегациями с Запада. С кем-то из западных лидеров Хрущев решил прогуляться по Москве. После сталинского железного занавеса это было сенсацией. Сенсацией для магазина стало и неожиданное появление Хрущева с высоким иностранным гостем в их торговом зале. Что там творилось в этот момент, описывалось утром в газетах как первая новость дня. А для нашей семьи это было интересно тем, что главе государства очень понравились мамины муляжи и он даже что-то написал об этом в книге отзывов.

Взрослея, обзаведясь новыми друзьями, я постепенно начал отдаляться от дома.

После третьего курса институт по требованию Никиты Хрущева перевели в Калининград, на Балтику, ближе к производству. Началась моя самостоятельная жизнь.

* * *

Мама умерла в 1996 году от сердечного приступа, не дожив десяти дней до своего девяностодвухлетия.

Иногда я беру два рассыпающихся от ветхости альбомчика, их обложки с тканевой отделкой. Один совсем маленький, размером с мою ладонь, другой чуть больше. В них фотографии начала века, мама еще совсем маленькая. Фотографии пожелтели и поблекли, на некоторых с трудом можно разглядеть лица позирующих. На одной фотографии, более четкой, чем соседние, мама с совочком в руках, чуть присев на еще нетвердых ножках, пытается набрать в него песка или зерна (разобрать уже невозможно) из расположенной перед ней горкой этого сыпучего материала.

На другой мои дед и бабушка сняты стоящими рядом. Бабушка в широкополой шляпе с лентами, в длинной юбке, дед в светлой фуражке с козырьком, в русской рубахе и в сапогах. Еще на одной фотографии – бабушка, опять в длиннополой юбке и кружевной кофточке, держит в поднятой руке гриб с громадной шляпкой. Наверное, белый-колосовик или подосиновик.

Еще есть фотографии с лошадьми и с колясками, сфотографирована прислуга – женщины с простыми добрыми лицами, видимо, из деревенских.

Безмятежная семейная жизнь, год 1906-й или 1907-й.

Вот и все, что, за исключением нескольких мелких вещиц, сохранилось от того благословенного времени.

2017 год

Приложение. Михаил Соломонович Вогман. Биографические сведения о моем отце [17]

Родился 28 сентября 1896 года в г. Мозырь (Белоруссия), в многодетной еврейской семье. Отец был народным учителем, преподавал в еврейской школе математику. В 1910-е годы семья переехала в предместье Киева.

С 1915 по 1918 год Михаил Соломонович Вогман учится в Киевском художественном училище, а после окончания училища уезжает в Среднюю Азию, в Самарканд, куда переселились к этому времени его родители. Солнечный Самарканд окажет на творчество художника большое влияние, многие его работы будут связаны с природой и людьми Средней Азии не только тематически. Здесь сложатся дружеские отношения с местными художниками Варшамом Еремяном, Николаем Караханом, Оганесом Татевосяном, которые будут сохраняться всю жизнь.

Судьба сложится так, что в Средней Азии он будет жить вновь во время Отечественной войны, в годы эвакуации: в Ташкенте в 1942–1943 и в Самарканде в 1944–1945 годы. Именно здесь будет написана одна из лучших работ художника – автопортрет. Этот автопортрет всегда висел у нас в доме и продолжает висеть сейчас. В 1970-е годы, когда отца уже не было, память о нем вдохновила меня на такие стихи: