Встречи и прощания. Воспоминания о Василии Аксенове, Белле Ахмадулиной, Владимире Войновиче…

Медицинскими муляжами мама больше не занималась. На фабрике «Агропособие» она делала теперь оригиналы разных сортов яблок, груш, айвы, винограда, консультируясь при этом у специалистов, преподавателей Тимирязевской академии. Благодаря ее изделиям я узнал многие сорта фруктов, и это оказывалось очень кстати на уроках ботаники. До сих пор помню некоторые названия, например, груша Бере зимняя Мичурина или яблоко Кандиль-китайка. Иногда маме приходилось лепить скульптуры животных (коров, овец, свиней, баранов), тоже с ярко выраженными признаками той или иной породы. Здесь ее консультировали специалисты-животноводы. Эти скульптуры делались уже не из парафина и стеарина, а из пластилина. У мамы были костяные стеки и еще какие-то инструменты для обработки материала, как у настоящего скульптора. Мне очень нравился пластилиновый олень-марал на деревянной подставке. Он был с витыми рогами и курчавой шерстью, где каждый завиток был сделан мамиными руками. Мама вспоминала, что, когда они жили в Бийске, такие маралы иногда подходили к ограде их хозяйства… Потом с маминых оригиналов, выполненных в единственном числе, делались копии из папье-маше.

Мамина работа с какого-то времени (это уже было в пятидесятые) стала неплохо оплачиваться, и содержала семью фактически она. Отец зарабатывал намного меньше. Иногда в день маминой получки я ехал после школы к ней на фабрику, которая находилась совсем рядом с консерваторией, в Кисловском переулке. Получив деньги, мама шла со мной в ГУМ (он уже существовал), покупала там продукты домой и вкусные бутерброды с колбасой и сыром в специальном отделе магазина, бутерброды мы с ней дружно съедали. Глядя на маму, я с детства понял, что нужно хорошо зарабатывать, и усвоил простую истину, которую позднее нашел у Пушкина: «Деньги дрянь, но они дают независимость».

Еще чуть позже, уже в пору хрущевской оттепели, на фабрику стали поступать заказы от крупных гастрономов на муляжи колбас и сыров для витрин. В качестве образцов маме выдавали самые дорогие высококачественные гастрономические продукты, которые, после того как мама делала с них гипсовую форму для изготовления муляжа, поступали в семейный рацион.

В пятидесятые же годы наш дом подвергся капитальному ремонту. Менялись все внутренние перегородки и балки. Мы с мамой временно переехали к ее родственникам на Арбат. А отец остался в доме: жильцов привлекали к участию в ремонте. Это участие в ремонте стоило ему инфаркта…

Переехав на время в бывший дом Есиповых и находясь уже в более сознательном возрасте, я поближе познакомился с тетей Варей и с дядей Борей. Вечера мы проводили у них в комнате, за квадратным столом, над которым висели фотографии вперемешку с картинами. Среди картин был подлинный этюд Туржанского. Были репродукции импрессионистов и постимпрессионистов, которые я еще не видел – в музеях они не экспонировались, объявленные продуктами чуждой культуры. Помню до сих пор не очень качественную репродукцию «Ночного кафе» Ван Гога с большим биллиардом под ярким светильником, потоки света от которого были изображены грубыми мазками. Репродукции приносил домой Борис Яковлевич из типографии, где он работал.

И – конечно, они висели на стене, но не вместе, а в разных местах – выцветающие фотографии погибших на войне сыновей: Владимира и Юрия.

Вдоль всех стен стояли старинные книжные шкафы с застекленными двустворчатыми дверцами. В них было много иностранных книг. Варвара Дмитриевна, как и ее покойная сестра, свободно читала на французском и немецком. Был еще журнальный столик, тоже квадратный, как и тот, за которым мы пили чай. Он весь был завален журналами и газетами. Кроме «толстых» литературных журналов в почете были «Знание и сила» и другие естественно-научные популярные издания. Гринберги были в курсе научных проблем того времени.

Варвара Дмитриевна читала постоянно. Такой я и запомнил ее: сгорбленная старушка в заношенной тюбетейке и очках, с дымящейся папиросой и книгой в руке, сидящая на стуле с плетеной спинкой за небольшим квадратным столом. При этом она была очень подвижна и разговорчива, и взгляд ее сквозь никогда, кажется, не снимаемые очки был внимательным и выразительным.

После смерти Сталина, когда началась массовая реабилитация, у Варвары Дмитриевны и Бориса Яковлевича появился осведомленный информатор – кто-то из старых друзей, отмотавший срок в лагерях и ссылках. Он, видимо, был вхож в достаточно высокие сферы. От него старики узнавали довольно неожиданные новости. Однажды тетя Варя по большому секрету, но с явным удовольствием сообщила (в моем присутствии), что в ЦК была драчка между ленинцами и сталинцами. Мне, пионеру, это показалось бредом сумасшедшего. Но, слава богу (мамино воспитание сказалось), я не посмел даже открыть рта, потому что разговор шел между взрослыми.