Двор наш, как я уже упомянул, находился на пересечении Ивановской улицы и Дачного проезда. С другой стороны Дачного был пустырь, а посреди него – небольшой прудик неизвестного для окрестной ребятни происхождения. Пруд этот никакого интереса обычно не представлял. Берега его летом зарастали бурьяном и репейниками. А зимой он замерзал и его заносило снегом. Другое дело – весной! Ледовый покров пруда сначала откалывался от берегов, а затем начинал трескаться, разделяясь на отдельные льдины. Вот тут и начиналась потеха. Мы с разбегу запрыгивали по одному на облюбованную льдину. Другая команда занимала в это время соседнюю льдину. У каждой команды были припасены длинные палки, чтобы управлять льдинами, отталкиваясь от берега или от других льдин.
Дальше начинался морской бой: льдины направлялись друг на друга на таран, потом доходило и до рукопашной. Победители высаживались на льдину побежденных, изгоняя их на другие льдины. Не мудрено, что при этом можно было ненароком оказаться одной, а то и обеими ногами в воде, когда льдины накренялись. Не однажды я прибегал домой с хлюпающей в резиновых сапогах талой водой и получал за это строгие выговоры и последние предупреждения от родителей. Наконец мне было строжайше запрещено даже приближаться к пруду.
Родители уходили из дома утром, почти одновременно со мной, а возвращались иногда поздно вечером, особенно отец. Вечером я обычно коротал время, читая что-нибудь, порой включал висевший на гвозде у двери репродуктор. Помню, как тоскливо было ожидать возвращения мамы. Иногда я выходил ей навстречу. Шел во тьме, кое-где разрываемой тусклыми пятнами фонарей, до трамвайной остановки. Какое-то время ждал, стоя у входа на платформу. Потом, чаще всего один, возвращался домой.
А в этот раз мама, как назло, вернулась рано, когда сражение на пруду было еще в самом разгаре. Да и темнело уже значительно позже, чем зимой. Небо за опытным полем Тимирязевской академии, ныне сплошь застроенном многоэтажными домами, еще розовело от заката. И приехала мама на автобусе, по Дмитровскому шоссе. А оттуда, с остановки, был хороший обзор близлежащих территорий, в частности злополучного пруда, где в этот момент как раз кипел ожесточенный морской бой. И в одном из отчаянных матросов Любовь Иннокентьевна, видимо, без труда узнала своего сына. Можно только предположить, с какой скоростью двигалась она вдоль Дачного проезда и затем пересекла его. Но в какой-то момент до меня донесся такой знакомый и, в общем-то, довольно приятный, чуть низковатый голос матери, только на этот раз он был насыщен возмущенными модуляциями.
Когда я перепрыгнул наконец с крайней льдины на берег, мама схватила меня за руку и потащила домой, не говоря ни слова. А в комнате, едва вытащив ключ из английского замка, залепила мне такую пощечину, что зазвенело в ухе. Потом она еще несколько раз пыталась добавить, но мне удавалось уклониться, и ее скользящие удары приходились по моим рукам, прикрывавшим щеки. При этом мама кричала срывающимся голосом:
– Я сколько раз говорила тебе, не смей кататься на льдинах!
Мне было больно от первого удара и жаль себя. Но в какой-то степени было жалко и маму. В ее приступе неистовства ощущалось нечто большее, чем простое возмущение и боязнь за жизнь сына. В нем, как я сейчас думаю, были, наверное, и вырвавшееся наконец наружу раздражение от бесконечных неурядиц, и усталость от этого полудикого быта в барачном жилище на окраине Москвы, в одной комнатушке – с помойным ведром под стулом у двери и с керосинкой на том же стуле. Быт ее детства был иным. Но тогда я еще не осознавал всего этого. Очень хотелось заплакать. Было жалко и себя, и мать, и еще чего-то, что и сегодня не так-то просто выразить словами…
Мои школьные успехи очень скоро уверили маму в том, что в этом смысле за меня можно не беспокоиться. Правда, когда нужно было, она всегда помогала мне. Однажды я никак не мог решить задачу про бассейн, из которого выливается вода. Обратился к ней, и она самоотверженно бросилась помогать, хотя с арифметикой и вообще с точными науками не очень ладила. Мы просидели весь вечер, но так и не получили верного ответа. Зато отец чуть ли не с порога сразу подсказал правильное решение.