Встречи и прощания. Воспоминания о Василии Аксенове, Белле Ахмадулиной, Владимире Войновиче…

На втором этаже две смежные комнаты остались за бабушкой с четырьмя детьми, а сейчас в них жили она и ее сын Михаил Иннокентьевич, о котором я уже обмолвился двумя словами и добавлю еще потом. А свободное пространство второго этажа, весь этот когда-то вместительный холл с двумя окошками в переулок, заняла семья Гринбергов с двумя детьми, огородив его фанерными перегородками, даже не доходящими до потолка. Дети Гринбергов, Юра и Володя, были закадычными дружками моей мамы в ее детские годы. А потом Володя стал зоологом, работал в Московском зоопарке и по работе часто выезжал в командировки. Вот после одной из поездок в Среднюю Азию и появилась у Варвары Дмитриевны тюбетейка, которую она уже с тех пор, можно сказать, не снимала с головы. Володя Гринберг, мой двоюродный дядя, погиб в боях на Курской дуге в 1942 году. А его брат, дядя Юра, которого мама очень любила и называла Юркой, погиб 5 мая 1945 года в Берлине в звании капитана. Тогда, в последние дни войны, много солдат и офицеров, как теперь известно, положил маршал Жуков, чтобы первым войти в Берлин, опередив маршала Конева. Недаром кто-то из них, доблестных сталинских полководцев, изрек известную фразу, что нам, мол, русским, потери не страшны, бабы нарожают новых!..

Мы с мамой, как говорится, в тесноте, но не в обиде, прожили на Арбате несколько месяцев. За это время отцу удалось отстоять и привести в относительный порядок наше довоенное жилье, комнату в четырнадцать квадратных метров. Дом двухэтажный, барачного типа, возведенный в начале тридцатых Тимирязевской академией для своих сотрудников как временное строение.

Ближайшая трамвайная остановка называлась «Соломенная сторожка». Никакой сторожки, конечно, уже и в помине не было. Это был окраинный район Москвы. По рассказам мамы, девочкой она приезжала сюда вместе с родителями к кому-то в гости на конке, которая ходила от Савеловского вокзала. Название «Дачный проезд» (ныне улица Немчинова) оставалось, видимо, с тех незапамятных времен. Проезд этот пересекал нашу Ивановскую улицу под прямым углом. На перекрестке возвышалась металлическая колонка водозабора с длинным рычагом-ручкой, к ней я в детстве и юности ходил с ведрами, чтобы набрать воду. Никаких удобств в доме не имелось.

На следующий год я пошел в среднюю школу № 218, которая находилась от нас на расстоянии двух трамвайных остановок или двух автобусных, если ехать по Дмитровскому шоссе в сторону центра.

Но мы с приятелями обычно ходили туда пешком, что было быстрее и экономило деньги на проезд. В одну из первых недель учебы я вернулся домой в пальто с чужого плеча: оно было мне едва ли не до пят, и рукава свисали до колен. Но я был так увлечен разговором с товарищами по дороге домой, что не заметил этого. Мама была в этот день дома и поразилась моей невнимательности. Бросив свои дела, она помчалась со мной в школу, где мое пальто благополучно висело в раздевалке, а того, в котором я ушел, пока еще никто не хватился.

Мама работала в это время на фабрике «Агропособие» оригинатором, то есть изготовителем оригиналов, с которых потом делались многочисленные копии.

Жили мы скудно. Родители часто с трудом дотягивали до получки, и иногда, очень редко, мама через меня занимала деньги у моего школьного товарища Генки, отец которого был фотографом, и они жили несравненно лучше нас. Мама писала записку к Генкиной матери Татьяне Абрамовне с просьбой одолжить до получки такую-то сумму.

Генка жил в соседнем дворе, и поэтому я заходил за ним утром по пути в школу. Чаще всего приходилось ждать, пока он закончит завтрак. Колбаса была у них всегда, и сыр тоже. Как-то Генкина мама спросила меня:

– А что у тебя было сегодня на завтрак?

– Картошка вареная в мундирах со сливочным маслом, – смущенно ответил я, недовольный необходимостью рассказывать такие подробности о нашей семейной жизни.

– И все? – удивилась она.

– Ну, еще чай с сахаром, – окончательно сконфузился я.

– Вот видишь, – назидательно заметила она Генке, лениво дожевывающему бутерброд с вареной колбасой, – что едят простолюдины!

Генкина мать происходила из киевской богатой семьи и, конечно, считала, что здесь, на окраине Москвы, никто ей не ровня.

Вечером я рассказал об этом утреннем разговоре про простолюдинов маме, и она засмеялась.

Я уже упоминал, что мама порой излишне заботилась обо мне. Меня раздражало, например, что утром, собирая меня в школу, она размешивала ложечкой сахар у меня в стакане.

– Зачем ты это делаешь, – возмущенно прерывал я ее, – я что, сам не могу?

Такую же реакцию вызывала у меня ее попытка застегнуть мне верхнюю пуговицу на пальто в холодную погоду.

При этом она была требовательна. Ее возмущал растрепанный внешний вид, неаккуратно застеленная кушетка, на которой я спал, плохо начищенные ботинки. Она не раз объясняла мне, что, хотя я и не вижу своих пяток, другие люди их видят и что по заднику ботинка тоже нужно пройтись сапожной щеткой, чтобы счистить грязь.

Бывало, очень редко, что мама строго наказывала меня.

Об одном случае расскажу.