Встречи и знакомства

Как молния из тучи,
Как гром из облаков,
С Пречистенки к Феруччи
Несется Толмачев!

Весь состав этой труппы, впервые попав в Россию, ни слова не понимал по-русски.

Их можно было в их присутствии ругать и отчитывать как угодно, и ежели это сопровождалось приятной улыбкой на лице, то и с их стороны это вызывало такую же приветливую улыбку.

На одной из таких школьнических выходок мне лично пришлось присутствовать, и этот комичный, но вместе с тем и очень неловкий эпизод живо остался у меня в памяти.

Итальянцы еще не дебютировали…

Шла одна из первых репетиций, и В. П. Бегичев, бывший тогда инспектором репертуара, пригласил меня вместе с его женой приехать послушать «закрытый дебют» новой труппы.

Он знал, что итальянские певцы и певицы неспособны, как наши соотечественники, петь в четверть голоса и что к концу репетиции они обязательно «разойдутся» и запоют во весь голос, в особенности в присутствии нового начальства.

Мы поместились в царской ложе бенуара у самой сцены, и предвидение Бегичева тотчас же оправдалось на деле.

К концу первого действия опера уже шла, что называется, «во всю».

Репетировался «Бал-маскарад»[344], назначенный на второе представление для дебюта красавицы Феруччи, и она, сильно напрягая свой небольшой голосок, ужасно волновалась на сцене.

Кроме заботы о голосе, ее, как оказалось, озабочивал еще и костюм.

Согласно контракту, певицы могли требовать от дирекции только «костюмы», «городские» же платья обязаны были иметь свои.

Экономная и до скупости расчетливая, как все итальянцы, Феруччи понимала выражение «городские платья» в самом узком смысле этого слова, подразумевая под этим только то, что имелось готовым в ее гардеробе.

Случилось так, что легкого белого платья, ни разу не надеванного, у нее не было, а ни в чем бывшем в употреблении она для первого дебюта своего выходить не хотела.

Оставалось или заказать новое платье на свой счет, или попытаться затребовать его от дирекции в качестве необходимого «костюма».

Феруччи выбрала последнее. Она по окончании акта подошла к рампе и, почтительно раскланявшись в ответ на приветливые аплодисменты жены Бегичева, известной певицы-аристократки Шиловской, обратилась к сидевшему вместе с нами в ложе Бегичеву и по-французски стала просить, чтобы платье ей было сделано от дирекции.

Тут же на сцене был и режиссер Савицкий, ни слова не понимавший по-французски.

Бегичев приветливо наклонил голову в знак согласия, улыбнулся певице своей красивой, обаятельной улыбкой и, обращаясь из ложи к Савицкому, громко сказал:

– Вот, голубчик, эта… платья себе казенного требует!.. Находит, вероятно, что ей за ее красивое рыло все должны угождать… Провались она совсем!.. Надо сделать, чтоб отвязалась!.. Скажите там в мастерской, чтоб сняли мерку и приготовили. Да ничего особенного чтоб не делали… Так, самое простое белое платье… А то она (опять следует несколько сильное выражение) разохотится и пойдет всякий день требования заявлять! Ведь они привыкли в чужой карман залезать… а уж в русский-то сам Бог велел!..

Все это было произнесено с самой милой, самой обаятельной улыбкой…

Феруччи пристально следившая за выражением лица начальника, тоже обаятельно улыбалась и рассыпалась в благодарности, когда Бегичев, по окончании своеобразного монолога, обратился к ней со словами:

– Tout sera fait, comme vous le desirez, mademoiselle! Votre desir est une loi pour nous! (Все будет в точности исполнено. Ваше желание – для нас закон.)

Мы, сидя в ложе, едва удерживались от смеха. Жена Бегичева, уйдя в глубину ложи, делала ему оттуда отчаянные знаки… А он-то рассыпается!.. Он-то улыбается во всю ширину своего легендарно-красивого лица!..

Со Станьо, отличавшимся своей поистине образцовой «недалекостью», Бегичев проделал еще более крупное школьничество.

Заметив, что М. В. Бегичева, несмотря на свои уже далеко не молодые годы, не прочь пококетничать с красивым итальянцем, он пригласил Станьо к себе обедать и, усадив его рядом с собою за столом, принялся его тихонько уверять, что невозможно оказать его жене большего внимания, как выучить наскоро русскую фразу и по-русски поблагодарить ее за обед.

Надо сказать, что Марья Васильевна, прекрасно сохранившаяся, была очень полна и сильно тяготилась этой полнотой.

Она заметила, что Владимир Петрович – так звали Бегичева, – сидя на противоположном конце стола, весь обед что-то нашептывает бестолковому красавцу Станьо, но что именно, ей и в голову не приходило…

За обедом, кроме успевшего войти в моду красивого тенора, было еще человек двенадцать или пятнадцать обычных посетителей, в числе которых по раз навсегда установившемуся обыкновению были: П. И. Чайковский, Н. Г. Рубинштейн, князь Голицын, адъютант Козлов, два или три русских оперных певца, молодые Шиловские, две старые институтские подруги Бегичевой, сестры Языковы… все люди свои, но тем не менее составлявшие довольно многочисленную публику…