Встречи и знакомства

В сущности, Иогансон только «понимал» по-французски, но и то далеко не все, и мы все, провожая наших путешественников на дебаркадер железной дороги, недоумевали, что станут говорить и делать наши «вояжеры» на этом съезде широкого представительства всех просвещенных стран.

Но они оба не унывали, и Пастухов, прощаясь с нами и чокаясь бокалами шампанского, поданного по его распоряжению «на отвальную», говорил, на лету подхватывая наши слегка насмешливые улыбки:

– Ладно!.. Смейтесь тут!.. А мы с жидом станем там Францию удивлять!..

И удивили!.. Воистину удивили!..

Первое «удивление» вызвано было тем широким, истинно барским масштабом, в какой Пастухов поставил свой ежедневный обиход.

Номера он и в Париже, и в Лионе занимал самые лучшие и самые дорогие, «на водку» прислуге раздавал деньги щедрой рукой, обязательно сопровождая каждое приношение приветом:

– Вуаля!.. Алле…

Экипажи он заказывал себе самые дорогие и, легко и приветливо знакомясь со всеми, угощал при этом всех такими лукулловскими обедами, что среди всей прислуги ресторанов и отелей известен был под лестным именем «боярина».

На вопрос каждого, есть ли кто-нибудь из иностранцев, от прислуги можно было получить в ответ:

– Le boyard russe est là![359]

К нему обращалась за помощью масса народа, и никогда никому он не отказывал, постоянно сопровождая свои довольно щедрые подачки любознательным вопросом: «Пуркуа?» А когда болтливые француз или француженка начинали быстро льющуюся нескончаемую речь, он махал рукой, внушительно замечая:

– Замолола, Франция опереточная!..

Вся французская нация и вся страна, в его понятии, были самым тесным образом связаны с опереткой и ее игривыми мотивами, и когда при нем кто-нибудь начинал говорить о широкой будущности этой культурной страны и о той крупной роли, какую она уже сыграла в истории мировой культуры, Пастухов, недоверчиво поводя плечами, скептически замечал:

– Ну где им, куцым?.. У них и в голове-то всего только «тру-ля-ля…»

Наступил день общего блестящего банкета, который город пожелал дать прессе, и представителям седьмой державы разосланы были почетные пригласительные билеты.

Получили билеты и Пастухов с Иогансоном.

Банкет был роскошный. Встречали гостей почетные представители всех фракций администрации и все представители города, en grande tenue[360], и Пастухову с его спутником отведено было видное место.

Во всех концах стола шла оживленная беседа, только «бояре» ели молча, потому что никакого разговора поддержать не могли.

Но полилось шампанское… начались приветственные речи, и когда предложены были тосты за всех почетных посетителей, один из представителей муниципалитета попросил слова, поднял бокал за присутствовавшего на банкете представителя широко распространенной газеты, издающейся в Москве, этой исторической, царственной колыбели России, близкой, понятной и дорогой всему просвещенному миру! Поднимая бокал, он обратился к Пастухову и низко почтительно поклонился ему.

Оба «боярина» наши сконфузились и растерялись.

– Николай Степаныч, чего они?.. – конфузливо проговорил Пастухов, обращаясь к Иогансону.

– Ваше здоровье пьют, Николай Иванович, речь вам сказали… Ответить надо!.. – шепнул в ответ Иогансон.

– Ну вот еще выдумал… Нешто я могу?.. Ты за меня скажи!..

– Да я тоже не могу, Николай Иванович… – сознался шепотом лингвист.

Со стороны моряков, которых по целым дням неутомимо угощал наш «боярин», тоже последовала приветственная речь по его адресу с горячим приветом и залпом выпитым шампанским.

– Надо сказать что-нибудь, Николай Иванович!.. Непременно надо!.. – убедительно прошептал Иогансон.

Пастухов и сам, вероятно, понял необходимость ответить на адресованные к нему приветствия и, поднявшись с места, он низко раскланялся на все стороны и коротко и прочувствованно сказал:

– Спасибо, голубчики!

– Qu’est ce qu’il a dit? Quoi?[361] – раздалось со всех сторон, когда сдержанный оратор вновь опустился на свое место.

Но французы по-русски не понимали, и все обратились за разъяснением и переводом к сидевшему в центре стола секретарю нашего посольства в Париже Нелидову.

Тот к числу друзей Пастухова не принадлежал, находил, что он «компрометирует русское общество», и, припертый к стене настоятельностью обращенных к нему вопросов, пресерьезно ответил, подстрочно переводя коротенький привет Пастухова:

– Что он сказал?.. Вы хотите знать, что именно он сказал? Извольте, я вам переведу!.. Он сказал: «Merci, pigeons!»[362]

Характерный эпизод этого оригинального привета и его не менее оригинального перевода быстро облетел весь стол и в тот же день сделался достоянием всего съехавшегося общества.

До России речь нашего «боярина» с переводом Нелидова долетела быстро и долгое время составляла благополучие наших литературных кружков.

Лет за десять до кончины с Пастуховым произошел роковой в его жизни, знаменательный случай, принадлежащий, несомненно, к числу тех случайностей, которые граничат с явлениями мира таинственного.