Встречи и знакомства

Осень он жил в Париже, зиму проводил в Ницце, где занимал роскошное отделение в «Hôtel des iles Britanniques»[364] и где в последнее время задумал выстроить себе прихотливую виллу. Ранней весной он уезжал в Ялту, где у него была своя богатая дача, и летом только возвращался на короткое время в Москву, обязательно заглядывал на Нижегородскую ярмарку и на пароходе делал несколько рейсов по Волге.

И среди всего этого прихотливого европейского кочевья он оставался верен себе и своей чисто русской натуре.

Повсюду в его меню обязательно входили «рубленые коклеты», во всех ресторанах и отелях в занимаемых им комнатах красовался на стене тяжелый золотой складень, перед которым теплилась неугасимая лампада, и повара роскошного отеля «Iles Britanniques» приловчились готовить ему «рубцы»[365] и делать русскую «окрошку» со специально для него приготовляемым квасом…

Это был представитель русской черноземной силы, унесший с собой в недра родной земли весь самобытный и оригинальный склад коренного русского человека.

Все создавшееся после него в области мелкой прессы всецело поступило в распоряжение жидов и носит скорее характер еврейского кагала, нежели русской редакции.

XVI

Андреев-Бурлак. – Его характеристика. – Рассказы и анекдоты о нем. – Его кончина.

Говоря о самобытных артистических силах, нельзя обойти молчанием имя Андреева-Бурлака, впервые появившегося в Москве на сцене театра А. А. Бренко одновременно с М. И. Писаревым, Гламой-Мещерской, С. П. Волгиной и многими артистами и артистками, составившими себе впоследствии крупные артистические имена.

Бурлак, собственно говоря, к артистической среде не принадлежал. Он служил капитаном на одном из пароходов частной компании, пароход этот назывался «Бурлак», и в честь его артист при поступлении своем на сцену к своей настоящей фамилии Андреев прибавил прозвище Бурлак.

Андрей Николаевич (так звали Бурлака[366]) был не только очень даровитая, но и очень оригинальная личность.

Бесконечно добрый, щедрый до полного неразумия и беззаботный, как птица небесная, Бурлак являл собою тип настоящего артиста со всеми светлыми и бестолковыми особенностями этого характерного типа. Деньгам он не знал положительно никакого счета, тратил их без малейшего толка, раздавал без разбора всем и каждому и затем, когда оставался без гроша, удивлялся, куда могла так быстро разойтись такая уйма денег. В помощи и поддержке он не отказывал не только товарищу, но положительно никому в мире, и, живя в Москве на квартире вместе с Писаревым и Гламой-Мещерской, людьми совершенно иного закала, он всегда спорил против их теории «сбережений» и «откладываний».

Кто из них был прав и кто виноват, решать не берусь, скажу только, что такую светлую память о себе, какую оставил Бурлак, мало кто из артистов способен оставить.

Вся Москва знала и помнит следующий характерный случай, смело и открыто переданный самим героем рассказа, бедным и неимущим студентом, обратившимся к Бурлаку за помощью.

Дело было весною, лекции в университете были окончены, и наступило время разъезда студентов домой на каникулы, когда Бурлаку, перебравшемуся в то время в небогатые меблированные комнаты на Тверской, доложили, что его спрашивает какой-то студент.

– Проси! – сказал он со вздохом, заранее предчувствуя, что гость обратится к нему за помощью, которой он оказать никак не мог, потому что сидел положительно без гроша и временно даже без работы, потому что и театральный весенний сезон только что окончился.

Вошел молодой человек в студенческой форме, более нежели скромно одетый, и робко изложил Бурлаку свою просьбу.

Дело было в том, что после только что выдержанного экзамена молодой человек собирался ехать «на кондицию», готовить отставших богатых гимназистов к переходу из класса в класс, когда внезапно получил известие о смертельной болезни матери, которая усиленно звала его к себе, чтобы благословить его и с ним проститься. От уроков, само собою разумеется, приходилось отказаться наотрез, и за этим отказом не оставалось положительно никакой возможности выбраться из Москвы, а о поездке на родину и думать было нечего.

Бурлак внимательно слушал своего собеседника, и на его некрасивом, но выразительном лице написано было непритворное горе.

– Вы меня великодушно простите, молодой человек, – начал Бурлак, конфузясь и переминаясь. – Вы меня простите… Но как же это вы так?.. Вовремя надо было… Надо было предвидеть.

– Я ничего лишнего не тратил!.. – робко стал оправдываться студент. – Все, что у меня оставалось от уроков и от переписки, я матушке же отсылал, и теперь для того и собирался ехать на эти занятия, чтобы опять-таки ей же помогать.