Встречи и знакомства

Соня – так звали камеристку – была девушка очень способная и за время своего пребывания в Париже так привыкла к французскому языку, что, вернувшись в Россию, говорила прямо-таки с парижским акцентом. Совсем не красивая, но очень вертлявая, подвижная и, главное, необычайно хитрая и сметливая, Соня стала приглядываться к французской сцене, вслушиваться в исполнение французских шансонеток, и когда срок ангажемента ее госпожи окончился, то она пожелала остаться при труппе, но уже в качестве хористки.

Определение ее в это новое амплуа совпало с приездом в Россию Жюдик, но она, конечно, не заметила хористки и не поинтересовалась ознакомиться с ее прошлым. Соня вступила в труппу под именем «мамзель Вердье» и заняла свое скромное место на сцене, сумев в то же время отвоевать себе более «удобное» и «почетное» место вне сцены.

Она внушила чувство особого благоволения одному из директоров – именно Писареву – и отвоевала себе небольшие партии в ролях «травести», среди так называемых «пажей». Этим сильно оскорбились другие хористки, имевшие более прав на выступление «в ролях», но… не имевшие ровно никаких прав на директорское сердце…

А «мамзель Вердье» тем временем совсем вошла в свою роль парижанки и даже русские фразы принялась коверкать довольно усердно.

Дело дошло до того, что ей, почти совершенно безголосой, отдана была довольно серьезная роль, которую она, конечно, говоря техническим языком сцены, «торжественно провалила». Это не ускользнуло от внимания Жюдик, она пожелала узнать, в силу каких соображений такую артистку могли выпустить в сколько-нибудь ответственной роли, и когда она узнала истину, то с негодованием объявила директорам, что рядом с такими «артистками» она выступать не будет.

Отвлекусь на минуту, чтобы сказать несколько слов о необычайной судьбе, выпавшей впоследствии на долю пресловутой «мамзель Вердье».

Все дальше и дальше уходя в дебри директорского благоволения, ловкая хористка совсем оставила сцену и стала появляться на ней уже чуть не в качестве «директрисы». Большие артисты и артистки ее, конечно, игнорировали, но на судьбе театральной мелкоты ее влияние отзывалось, и немало молодых сил заглохло благодаря ее вмешательству в дело. Выслушав выражение справедливого негодования со стороны совершенно беспристрастного Федотова, «мамзель Вердье» из-за кулис исчезла совершенно и стала показываться только в директорской ложе. Это произошло уже тогда, когда французская оперетка перекочевала из бывшего цирка во вновь отстроенный театр в Апраксином рынке, на том месте, где в настоящее время находится Суворинский театр[408]. Находя, что имя «мамзель Вердье» очень мало говорит ее самолюбию, пронырливая «артистка» при помощи своего покровителя разыскала где-то, чуть не в ночлежном доме, захудалого князя К., спившегося вконец и служившего некоторое время в одной из столичных типографий наборщиком. Бедняк нуждался в самом необходимом, да и страсть к вину его губила и не давала ему работать, и в один прекрасный день ловко разысканный эмиссарами «мамзель Вердье» он, одетый в новую приличную пару и вытрезвленный специально к этому дню, был официально объявлен женихом французской артистки Вердье.

Больших требований несчастный князь, конечно, не предъявил и продал свой княжеский герб, по примеру библейского Исава, чуть не за чечевичную похлебку. Обряд венчания совершился втихомолку, и вновь сочетавшиеся браком супруги вряд ли даже встречались друг с другом после своей оригинальной свадьбы, что не помешало появлению на свет двух княжен, записанных в метрические книги с полным титулом их «отца». Из них одна, прелестная и очень способная девочка, умерла двенадцати или тринадцати лет, а меньшая впоследствии вышла замуж за какого-то чиновника.

Но на этом браке княгиня К. не остановилась. Она получила вкус к титулам и скоро нашла новую жертву своему честолюбию.

В числе лиц, часто посещавших дом Писарева, в котором овдовевшая княгиня жила полной хозяйкой, был некто граф Н., совсем еще молодой человек, только кончавший в то время курс наук в одном из привилегированных военно-учебных заведений. Княгиня, успевшая освоиться с светскими манерами, сумела влюбить в себя и окончательно опутать молодого человека, и тотчас по выходе своем из учебного заведения, едва успев обновить мундир одного из блестящих гвардейских полков, граф Н. женился на вдове князя К. и надел на ее неугомонную и предприимчивую голову свою графскую корону.

Нужно ли говорить о том, что брак этот был из ряда вон несчастлив и окончился полной и бесповоротной гибелью несчастного юноши.

Он сошел с ума и был уже в периоде полной прострации, когда его жена, графиня Н., занесла в метрику, под его именем, мальчика, рожденного ею и окрещенного графом Н.