Встречи и знакомства

В последние годы своей литературной деятельности он был редактором созданной в Москве доктором Раммом газеты «Новости сезона»[458], и хотя это редакторство давало ему возможность существовать в такую минуту, когда никаких других ресурсов у него не было, это все-таки не мешало ему самым бесцеремонным образом относиться к Рамму, которого он пресерьезно уверял, что у него «мозги бараньи».

– Хороший вы человек, Владимир Иванович, и душа у вас хоть и жидовская, а есть, ну а мозги у вас бараньи!.. – сокрушенным тоном говорил он, не стесняясь многочисленной аудиторией, при которой ему приходилось исповедовать эти нелестные истины.

Ежели Рамм пробовал протестовать против такого прямолинейного убеждения, Кичеев убедительно качал головой и настойчиво повторял:

– Нет, нет и не говорите!.. Бараньи, положительно бараньи!..

Последствия показали, что он жестоко ошибался… Издатель всяческих изданий Рамм еще о сю пору продолжает часто напоминать о себе публике, терпящей немало от его изобретательности[459].

Умер Кичеев в Петербурге несколько лет тому назад, в полнейшем забвении и, конечно, в самой непроглядной бедности, и проводить его в могилу не нашлось охотников, несмотря на то что при жизни он всегда братски шел на выручку всякого, кто обращался к нему с какой бы то ни было просьбой.

Как литератор и в особенности как поэт Кичеев был человек способный, но его участие в периодической прессе ограничивалось всецело театральной критикой, которую он, постоянно нуждаясь в деньгах, низводил до такого мизерного заработка, что не только себя обесценивал, но и другим работать мешал. Как велико было его семейство, я в точности сказать не умею, я лично помню только его дочь, маленькую и очень способную белокуренькую девочку, которую он почему-то называл Сара Бернар и которую любил до обожания.

По поводу этой маленькой Сары Бернар мне припоминается одна из невозможных выходок Петра Ивановича, едва очень дорого не поплатившегося за свою дерзкую находчивость. При помещении Сары Бернар в одну из московских гимназий потребовалось свидетельство о звании родителей, и какому-то остроумному учреждению пришло в коллективную голову выдать девочке удостоверение в том, что она «дочь ссыльнокаторжного». Такая непомерная глупость, само собой разумеется, взбесила Кичеева, который и отправился по начальству с целью по возможности исправить такую нелестную аттестацию. В числе лиц, к которым ему пришлось обратиться, был один из многочисленных на Руси князей Голицыных, имевший прямое касательство к тому учреждению, из которого выдано было остроумное свидетельство. Он думал, что князь как человек развитой поймет всю несообразность такой официальной бумаги и распорядится ее изменением, тем более что «ссыльнокаторжным» Кичеев уже давным-давно не был, даже получил разрешение на повсеместное жительство во всей Российской империи.

Но его надежде на просвещенную гуманность князя не суждено было оправдаться. Князь принял его свысока и с видимым недоумением спросил:

– Что же вам угодно? И в чем заключается ваша претензия?

Кичеев взбесился и, сверкнув глазами, ответил:

– Мне угодно, чтобы дочери моей по крайней мере не ставилось в вину несчастие ее отца.

– Но… ежели то, что написано… действительная правда?

– Во-первых, это не так, потому что ежели бы я был ссыльнокаторжный, то в данную минуту я находился бы в сибирских рудниках, а не в кабинете вашего сиятельства, но, предположив даже, что я каторжник, не вижу, почему мое прошлое должно быть полностью «прописано» в свидетельстве моей дочери? Такое наследственное ошельмование, сколько мне известно, не практикуется. Ведь исторически известно, например, что один из князей Голицыных был придворным шутом[460], а между тем я никогда не видал, чтобы его потомки на визитных карточках своих проставляли: «Князь Голицын, прямой потомок придворного шута».

Легко себе представить то впечатление, какое было произведено на князя этой необычайной выходкой, и все принимавшие участие в судьбе Кичеева сильно испугались за него, но он всех ободрял, уверяя, что князь Голицын не будет так глуп, чтобы придать известность своему разговору с ним, и, наверное, догадается промолчать. Предположение его оказалось справедливым, и князь действительно догадался промолчать.

В последние годы литературной деятельности Кичеева у него произошло знаменитое столкновение с женой трагика Россова, которая, в отмщение за строгий отзыв театрального критика об игре ее супруга, ударила Кичеева наотмашь по лицу бывшим у нее в руках мешочком, в котором, по несчастной случайности, в это время лежал бинокль. Удар был настолько силен, что Кичеев чуть не лишился глаза, но никакого дела не затеял и никакого преследования против не в меру воинственной дамы не возбудил, найдя, что с бабой связываться не стоит.

– За глупость не судят!.. – презрительно отозвался он, великодушно и совершенно справедливо рассуждая, что умная женщина никогда не дошла бы до такого поступка.