Я понял, что тучи на русском горизонте сгущаются… что все законы страны нарушены… все основы потрясены… все надежды на спасенье разрушены!.. Моя баба украла «два с полтиной»!..
Он умолк и спокойно опустился на свое место.
Передать то, что произошло в эту минуту среди публики, невозможно.
Все на минуту оцепенели.
За судейским столом произошло полное смятение. Все молчали, но молчание это было красноречивее всякого разговора.
Прокурор, бледный от душившей его злобы, нервно перелистывал лежавшие перед ним бумаги. Молоденький секретарь, закрывшись платком, делал неимоверные усилия, чтобы сохранить серьезное выражение лица.
В рядах публики прорывались взрывы неудержимого хохота.
Один Урусов сидел корректный и спокойный, сохраняя на лице полнейшее равнодушие.
В нем сказывалось невозмутимое, глубокое сознание исполненного долга, как будто только для этой оригинальной речи он и в Одессу специально был вызван!..
«Первую подсудимую», конечно, оправдали, «но баба, укравшая два с полтиной», долгое время составляла благополучие бесчисленных друзей нашего талантливого адвоката, и восклицание это вошло в пословицу среди его многочисленных друзей.
Один из литературных могикан
Одним из крупных по таланту и резко выдающихся литературных деятелей современного мне литературного кружка был Петр Иванович Кичеев, многосторонняя деятельность которого выдвинула бы его, несомненно, ежели не на первый, то на очень видный план в среде его литературных современников, ежели бы не его до крайности тревожная натура, внесшая столько драматических и даже трагических моментов в его кипучую, полную волнений жизнь.
Кичеев был прекрасный поэт и владел стихом, как мало кто им владеет… Театр он знал в совершенстве и ежели никогда сам не написал ничего выдающегося для сцены, то был исключительно умелым и всегда почти беспристрастным ценителем как драматических произведений, так и их исполнителей на всех сценах.
К критическим статьям его артисты относились с большим вниманием и его бесцеремонной и едкой сатиры боялись как огня.
Кроме того, вследствие своего подробного знакомства со сценой он был таким преподавателем сценического искусства, о каких наши быстро расплодившиеся драматические классы и школы и понятия не имеют!
Ко всему этому он был человек редкой души и отзывчивости, и попавший в беду товарищ ни у кого не мог встретить ни того братского участия, ни той братской помощи, которую он встречал у Петра Кичеева, а между тем никто не пережил таких громких и веских скандалов, какие пережил он, испытавший на своем веку все невзгоды, начиная от мелких столкновений с администрацией, вплоть до лишения прав и ссылки в каторжные работы включительно.
Началом всех его бедствий и злоключений была его горячая любовь к красавице-сестре, увлеченной каким-то студентом, бросившим ее в ту минуту, когда она готовилась быть матерью. Узнав о положении сестры, Кичеев не стал ее упрекать, от души посоветовал ей не бросать ни в чем не повинного ребенка, и когда она назвала ему имя соблазнителя, то Кичеев вскользь вспомнил, что он его как-то раз или два видел и встречал с сестрою. На вопрос, где в настоящую минуту отец несчастного ребенка, сестра ответила, что он уехал и не известно, когда вернется, и собранные Кичеевым на стороне справки подтвердили это сообщение. Нечего было делать, приходилось покориться горькой участи, и когда у молодой красавицы Екатерины Ивановны родилась дочь, то мать самоотверженно стала сама кормить ее, не имея средств для найма кормилицы. Так прошло несколько месяцев, когда однажды Кичеев издали увидел на Тверском бульваре гнусного соблазнителя сестры. В привычках Кичеева было всегда носить с собой в кармане револьвер. При виде ненавистного ему студента он вскочил, не задумываясь, быстро догнал врага и почти в упор выстрелил в него. Выстрел был меткий, пуля попала в цель, студент был убит наповал. На выстрел сбежалась публика, подбежали дежурные чины полиции, словно из-под земли выросли два доктора, но им уже нечего было делать, и сбежавшийся народ живым кольцом оцепил и убийцу, и жертву убийства.
Схваченный за руки, Кичеев и не пробовал защищаться. Он убежденно сказал, что совершил акт высшей справедливости, и, сам отдаваясь в руки полиции, ни на минуту не отрекаясь от совершенного преступления, выразил желание только прямо в лицо взглянуть сраженному врагу. Едва сдерживаемый полициантами, он ринулся вперед и быстро нагнулся над лежавшим еще на аллее трупом убитого студента, но тут из его груди вырвался нечеловеческий крик, и он, до той минуты сохранявший полное спокойствие, внезапно истерически зарыдал.
– Ошибся!.. ошибся!.. Не он!.. Я не того убил!.. – в глубоком, невыразимом отчаянии повторял несчастный Кичеев, действительно в порыве слепого гнева выстреливший в совершенно ему незнакомого человека, обманутый наружным сходством.