Встречи и знакомства

Арест этот, поразивший всех своей неожиданностью, произошел при обстоятельствах совершенно исключительных.

Князь был разбужен рано утром приходом полицейского офицера в сопровождении полицейских солдат.

В ответ на заявление камердинера князя, что барин его спит, полициант заявил, что он имеет приказ разбудить его и «тотчас», без малейшего промедления, доставить в управление Пречистенской части, в районе которой находился дом князя.

В исполнение этого приказа полициант принялся самым бесцеремонным образом колотить в дверь и в ответ на заявление, что князь в комнате не один, в свою очередь ответил, что он просит всех, кто бы там ни был, немедленно удалиться, рискуя, в противном случае, быть удаленными силой.

К князю, оставшемуся одному, полицейский офицер вошел в сопровождении конвоя и потребовал, чтобы Урусов немедленно оделся и следовал за ним.

Вся процедура туалета происходила в присутствии полициантов, причем никто положительно не допускался в комнату, не исключая и жены князя. Урусов, всегда находчивый и далеко не робкий от природы, так потерялся, что внезапно запел какую-то французскую шансонетку, исполняя ее с жестами присяжного шансонетного певца.

На просьбу князя вызвать близкого ему присяжного поверенного Никольского, чтобы поручить ему судьбу близких ему людей, и в том числе только что родившегося ребенка[443], ему отвечено было категорическим отказом, и дело дошло до того, что ему не позволено даже было проститься с женой и ребенком. Не был допущен к нему также и верный и долгие годы состоявший при нем камердинер, бывший всегда в курсе дел барина и способный в трудную минуту быть серьезной поддержкой семье, остававшейся на произвол судьбы.

Князь в отчаянии не знал, к кому прибегнуть, и кого он ни называл из числа присяжных поверенных, все оказывались недостаточно благонадежными.

Очевидно, эта почтенная корпорация не была в то время в большом доверии у администрации. Наконец Урусов наудачу назвал имя Антропова, автора известной пьесы «Блуждающие огни»[444], бывшего в то время фельетонистом «Московских ведомостей».

Авторитет этой газеты, вероятно, сделал то, что Антропов был вызван к Урусову, который, в присутствии полиции, выдал ему доверенность на устройство его дел в первую минуту его отсутствия.

Такой выбор мог оправдываться только тем исключительно безвыходным положением, в какое был поставлен арестованный, и возмутил всех, знавших как высокоуважаемого доверителя, так и неожиданного и необъяснимого поверенного.

Антропов постарался всеми силами оправдать всеобщее удивление, вызванное его избранием.

Он с первых шагов принял на себя какую-то неподобающую роль, начал всем и всеми властно распоряжаться, потребовал выдачи ему всех наличных денег и всех бумаг арестованного и покушался даже увезти с собой из квартиры несколько картин, но всему этому вскоре положен был предел, и вследствие объяснения между некоторыми из друзей и товарищей князя и прокурором судебной палаты доверенность, так поспешно и так необъяснимо выданная на имя Антропова, была немедленно уничтожена, и заведование его делами перешло в другие, более надежные руки.

Но все это воспоследовало уже через два или три дня после внезапного ареста князя, в самый же момент этого ареста никто положительно не знал, куда именно он был увезен, и все старания узнать что-нибудь по этому поводу оставались бесплодными.

Из Риги только получена была через неделю после отъезда Урусова коротенькая записка, очевидно, процензурованная подлежащей властью и уведомлявшая близких князя о том, что он жив и здоров и будет писать подробно, достигнув места назначения. Впоследствии оказалось, что сам арестованный не знал положительно, куда его везут, что до вечера он просидел в одиночной камере Пречистенского частного дома и только к часу отбытия поезда Николаевской железной дороги доставлен был на дебаркадер, где и занял приготовленное ему место в отдельном купе в сопровождении двух жандармов.

Арест этот пришелся в воскресный день; в управлении военного округа в это утро какой-то военный французский аэронавт делал публичное сообщение о применении воздушных полетов к военному делу, и среди собравшейся на эту лекцию избранной публики только и толков было, что о внезапном аресте модного и всеми любимого русского Демосфена.

Причины и поводы этого ареста комментировались на все лады, все единодушно сходились на том, что главным поводом была речь, произнесенная князем на сходке в Швейцарском союзе[445], и никто почти, или очень мало кто, догадался спросить, не была ли инкриминируемая речь повторена в России, а ежели была, то где именно и чьего она могла достигнуть слуха?

Не касаясь подробного разбора адвокатской карьеры А. И. Урусова, уже достаточно подробно разобранной и оцененной лицами, в этом деле более меня компетентными, я не могу обойти молчанием одну из первых его речей по времени и, несомненно, самую краткую и оригинальную по содержанию.

Гласный суд был введен в столицах[446], и открытия его нетерпеливо ожидала провинция…