Встречи и знакомства

– Вы думаете, что царю и отечеству такие слуги, как вы, очень нужны? – качает головой Багриновский.

– Я по собственному желанию! И притом под турку… прямо на Кавказ!..

– А покуда прямо назад в сибирку![429] – пожимает плечами судья.

– Кто его сюда доставил? – обращается он к сторожу.

К столу приближаются двое городовых.

– Он тверезый был… Он это дорогой… и опять здесь… потихоньку… отходил…

– А вы не зевайте. В другой раз сами ответите. Ведите его обратно!

– Это царского-то слугу? Егорьевского кавалера?[430] И опять же из купеческого рода… так как мой дедушка здесь, на Устретенке, свой магазин имел, до полного прогара? Никак я этого не ожидал!..

– И я тоже! – среди всеобщего смеха заявляет Багриновский.

С аборигенами «Склада» у Багриновского был особый язык и своя повадка. Он к ним относился с особым вниманием и, несмотря на их подчас положительно невозможный костюм, всегда обращался с ними с относительным уважением.

Когда рукопашные схватки их доходили до его ведения и до его разбирательства, он со снисходительной улыбкой спрашивал:

– Опять на Гегеле столкнулись? – и всячески старался примирить враждующие партии.

Чаще других заглядывал к нему – по вызову, а не по охоте – бывший бакалавр духовной академии, человек глубокого образования и еще более глубокого и непробудного пьянства.

Костюм его превосходил все, что можно было себе представить в этом роде, и варьировал он его до бесконечности, вплоть от потертого сюртука до монашеского полукафтанья и от военного кителя до театрального польского кунтуша[431]…

К Багриновскому его обыкновенно приводил какой-нибудь экстраординарный скандал, по поводу которого между ним и всегда сочувственно относившимся к нему судьей завязывались крупные прения, нередко заканчивавшиеся следующим оригинальным приглашением:

– Вы пообождите тут… Я постановил решение, которое мы с вами вдвоем прочитаем! Кстати и потолкуем, и поспорим… Вы пройдитесь немножко, а к концу заседания приходите… К тому времени и обед поспеет…

Бакалавр уходил, низко опустив голову.

Он знал, что такое милостивое приглашение не предвещало ему, в смысле приговора, ничего отрадного и что по окончании очень вкусного и гостеприимного обеда он услышит осуждение «на высидку» с обычной «заменой», которой он, конечно, никогда и ни в каком случае не воспользуется.

Ученые прения затягивались между ними до позднего вечера, и, расходясь, иногда оба собеседника оказывались равно… далекими от состояния полной трезвости[432].

Политическое мировоззрение «Склада» не отличалось ни особенной терпимостью, ни особой осторожностью в выражении крайних мнений, и заведись в настоящую минуту такой уголок свободомыслящих людей, не долго бы ему пришлось просуществовать!

Но полиция того времени в глубокие соображения не вдавалась, и в тех случаях, когда хотелось выслужиться путем выражения особо патриотических чувств, полицианты обходились «домашними средствами».

Одно из этих домашних средств возымело для изобретательного полицианта настолько благотворные последствия, что осталось надолго у меня в памяти как характерное доказательство того, в каких потемках блуждали предержащие власти. Так ли это теперь, сказать не могу, но в то время, о котором идет речь, всего можно было достигнуть путем интриги, подчас самой бесцеремонной и невзыскательной.

В доказательство приведу здесь тот случай, о котором я упомянула выше.

В третьем квартале Сретенской части, том именно, который изобилует милыми улицами вроде вышеупомянутой Грачевки, был квартальным надзирателем некто Кудрявцев, человек довольно ограниченного ума, но большой интриган.

Относительно доходов квартал его считался одним из самых выгодных в Москве, и за время своего управления он успел уже сколотить немаленький капиталец и выстроить на имя жены две дачи, дававшие хороший доход. Но тут его забрал демон честолюбия, и он порешил, что к денежным удачам не лишним будет добавить и еще кое-что, менее осязательное, но более почетное.

Один из его товарищей по службе удостоился получить Владимирский крест, и Николая Васильевича – так звали Кудрявцева – разобрала зависть.

Настоящих заслуг за ним не числилось, да и показать себя не на чем было на пресловутой Грачевке с ее «притонами».

Приходилось прибегнуть к хитрости.

И вот однажды, темной осенней ночью, Кудрявцев, переодевшись наподобие легендарной памяти Гарун аль-Рашида и взяв с собой своего верного и неотлучного товарища и слугу, старшего городового Перикова, отправился по кварталу и принялся вместе со спутником своим приклеивать ко всем дверям и воротам заранее заготовленные и неизвестно где и каким путем отпечатанные прокламации в смысле «потрясения основ».

Проделав это, оба сподвижника мирно почили от дел, а наутро Периков, на этот раз особенно поусердствовавший, поднялся раньше всех обывателей и прошел дозором по кварталу.

Кудрявцеву тоже не спалось… Его тоже одолело рвение по службе, и он, встав до света, встретился в одном из переулков со своим alter ego[433].