Встречи и знакомства

– Что ж, ты мне даже отвечать не хочешь? – спросил Бегичев. – Поезжай домой!.. Ежели хочешь, и я с тобой поеду… Надоело здесь сидеть… скучно!.. Ходить, ходишь, как маятник, из угла в угол… Одурь берет!..

Чайковский продолжал упорно молчать. Бегичев начинал выходить из терпения.

– Да что же ты молчишь? Сердиться на меня, кажется, не за что… Во-первых, ты хорошо понимаешь, что я по обязанности службы приехал сюда, а во-вторых…

– Во-вторых, оставьте вы меня в покое, Владимир Петрович!.. – перебил его Чайковский своим ленивым, тягучим голосом. – Я вовсе не Марья Васильевна, а Петр Ильич!.. Неужели меня так трудно узнать?

Бегичев оторопел…

– Как… Петр… Ильич!.. Что такое?.. Я ровно ничего не понимаю!..

– Что ж тут такого мудреного?.. Марья Васильевна надела на меня свое домино и дала мне в руки свой веер!.. Я вот и сижу… И скука, я вам скажу, такая, что я уж раза два чуть не заснул!..

– Как… Марья Васильевна… на тебя… домино надела?.. А в костюме ведьмы-то кто же?!

– В костюме ведьмы она сама!.. – своим невозмутимо спокойным голосом ответил Чайковский, не подозревая, какой удар он наносит Бегичеву этим сообщением.

Бегичев вскочил с места бледный, как смерть…

– Как… сама! – еле мог выговорить он. – Да понимаешь ли ты, что ты наделал?!

– Нет, не понимаю… Ровно ничего я не наделал… – пожал плечами Чайковский. – На меня надели домино и привезли меня сюда… Я приехал… Мне велели ходить с веером в руках – я ходил… и до того соскучился, что больше этой скуки выдерживать не в силах и сейчас пойду, разыщу Марью Васильевну, чтобы она меня избавила от всей этой одуряющей путаницы!..

Но Бегичев уже не слушал его.

Он почти бегом пробежал в залу и, на ходу шепнув Рубинштейну, чтобы он проводил домой Никулину, сам пробрался сквозь густую толпу к окруженной слушателями находчивой ведьме, сумевшей всех заинтриговать своими остроумными предсказаниями.

Она увидала его и хотя умело измененным, но, очевидно, дрогнувшим голосом спросила:

– Что? И тебе не погадать ли, красавец?.. Не рассказать ли тебе горькой тайны, как честные мужья обманутых жен уму-разуму учат?.. Не поведать ли тебе, как иной раз и ведьмы старые в своих заколдованных пещерах горькими людскими слезами плачут?..

В голосе таинственной маски дрогнули настоящие, непритворные слезы…

Заинтригованная толпа обернулась в сторону Бегичева.

Он, весь бледный, мог только взволнованным голосом произнести:

– Поедем!..

И чуть не силой взял под руку жену.

Уехали они из маскарада вместе…

Какое объяснение произошло в карете и произошло ли какое-нибудь объяснение, я сказать не могу.

Знаю только, что в эту ночь никто в доме Бегичевых не ложился…

Марья Васильевна горько рыдала, запершись в своей спальне, куда не впустила никого из нас…

Владимир Петрович, бледный и взволнованный, до утра пробегал по залу, то заочно браня жену, то изливая гнев свой на ни в чем не повинного Чайковского, то поочередно упрекая всех нас, повинных в этом деле еще менее, нежели случайный герой всей этой эпопеи П. И. Чайковский, который долго не мог забыть этого водевильного quiproquo[467] с таким чуть не трагическим финалом!

Легендарные лгуны

Кроме той прирожденной лжи, которая присуща охотникам и по поводу которой существует такая масса анекдотов, мне на моем веку приходилось сталкиваться с замечательными лгунами, или, точнее, с фантазерами, рассказы которых навсегда запечатлелись в моей памяти.

Назову тех из них, которых еще помнят их современники и повествования которых по своей смелой оригинальности достойны того, чтобы перейти в потомство.

Во главе таких лгунов, несомненно, должен быть поименован один из помещиков нашей Рязанской губернии, некто Сергей Иванович Вельяминов, женатый на молодой красавице Марье Ниловне Мясновой, к которой, по необъяснимой случайности, перешел как бы заразивший ее порок или недостаток мужа.

Строго говоря, пороком ложь Сергея Ивановича назвать было бы несправедливо, потому что все им сочиненное всегда было совершенно безвредно, никогда не задевало ничьей чести и ничьей репутации и неизменно вращалось в призрачном мире фантазии.

Одним из самых популярных его рассказов, бесчисленное количество раз им повторенным «по желанию» публики, был рассказ о его импровизированном концерте.

Дело было летом.

Сергей Иванович собрался по делам в Петербург, что в те времена представляло собою серьезный и сложный вояж, и, вернувшись оттуда, в числе сообщаемых новостей передавал следующий эпизод, впоследствии сделавшийся легендарным.

Остановился он на Невском в номерах, занимавших весь третий этаж теперешнего дома Зингера[468]; первый этаж этого дома занимали магазины, весь бельэтаж занят был модными в то время «русскими изделиями»[469], а над ними уже помещались номера, в одном из которых и расположился наш путешественник.