– Во-первых, это бал, а не маскарад, – заметил Владимир Петрович, недовольный критическим указанием жены, – а во-вторых, ни у кого нет домино, подобного твоему! Я убежден, что ежели бы у Надежды Алексеевны было такое домино, как у тебя, то она никакого в мире костюма готовить не стала бы!
Надо сказать, что в очень роскошном и богатом гардеробе Марьи Васильевны действительно было кружевное домино такой роскоши и такого богатства, что его на выставку можно было поставить. Оно все было выткано целиком, без швов, на одной из лучших французских кружевных фабрик по образцу домино, принадлежавшего тогдашней законодательнице мод, французской императрице Евгении, и стоило на наши деньги около 3 000 рублей.
На этом замечании Бегичева разговор оборвался, и условлено было, что на следующий день Чайковский, по обыкновению, приедет обедать, после обеда отдохнет немножко, затем наденет свой костюм ведьмы и вместе с Бегичевым и обоими Шиловскими отправится в Артистический кружок.
На следующий день я приехала к обеду, и все, что я далее расскажу, происходило уже при мне лично.
За стол сели, по обыкновению, около семи часов, в сборе были все обычные посетители, за исключением Чайковского, которого напрасно прождали и после обеда.
Он не приехал вовсе.
В десять часов Шиловские и Бегичев уехали, порешив, что Петр Ильич просто по лени увильнул от маскарада и для того, чтобы не попасть на него, и обедать не приехал.
Проводив мужчин, мы остались вчетвером: Бегичева, две сестры Языковы и я, по причине болезни совсем не выезжавшая никуда, кроме ложи театра и самого интимного общества.
Поболтали, принялись за обычное лото и порешили разойтись на этот раз пораньше. Обыкновенно в доме Бегичевых вечер оканчивался часов в 6 или в 7 утра. Марья Васильевна настоятельно стала уговаривать меня остаться у них до возвращения Бегичева, словно предчувствуя, что вечер выпадет бурный.
Был уже двенадцатый час, когда в передней раздался звонок и в залу, где мы все сидели перед камином, вошел П. И. Чайковский.
Оказалось, что он просто-напросто проспал и совершенно забыл о предстоявшем маскараде, а когда вспомнил, то оделся и приехал.
Известие, что все давно уехали, нимало его не огорчило. Он откровенно сознался, что на этом бале он бы весь вечер проскучал, и предложил сесть играть с нами в лото, уверяя, что это несравненно веселее костюмированного бала Артистического кружка.
Но Марья Васильевна восстала против этого и настоятельно потребовала, чтобы Чайковский немедленно надел приготовленный для него костюм ведьмы и отправился в кружок.
Он отнекивался насколько мог, но наконец согласился, Фанни принесла костюм, позван был камердинер Володи Шиловского, и Чайковский вместе с ним отправился на половину молодых людей.
Прошло полчаса, а Чайковского все не было, и на вопросы Марьи Васильевны ей постоянно отвечали, что Петр Ильич одевается.
– Чего это он так долго? – удивлялась она, но удивление это еще увеличилось, когда после такого долгого промежутка времени Чайковский явился в своем обычном костюме с совершенно растерянным лицом и с целым ворохом каких-то юбок и тюников под мышкой.
Оказалось, что ни он, ни камердинер положительно не могли осилить премудрости сложного женского костюма и что опытный и привычный Алексей оказался совершенно неумелой камеристкой.
– Господи! Что это за бестолочь такая!.. – с комическим ужасом воскликнула Марья Васильевна. – Ведь не я же стану одевать тебя, нескладного!..
– Да не надо!.. И лучше… Я не поеду!.. – уговаривал ее Чайковский, довольный возможностью под каким-нибудь предлогом избегнуть ненавистного ему бала.
Но Марья Васильевна так легко не отказывалась от своих фантазий.
Все знали и слышали, что Чайковский будет в маскараде в ее парижском костюме, и раз пущенный слух должен был оправдаться.
– Подай сюда костюм! – нетерпеливо крикнула она и, почти вырвав все из рук оторопевшего Чайковского, стала, вещь за вещью, показывать ему, что после чего надевается. Он апатично смотрел на всю эту процедуру, и когда Марья Васильевна, по окончании всех своих манипуляций, спросила его, понял ли он, он серьезно и совершенно спокойно ответил, что ровно ничего не понял.
– Оставь, Марья Васильевна, – успокаивала ее старшая из сестер Языковых, особенно с ней дружная. – Ты видишь, что Петр Ильич вовсе не желает в кружок!
– Нет, врет, поедет! – своим притворно-тривиальным тоном крикнула Марья Васильевна. – Уж ежели я говорю, так поедет!
И, обращаясь к Чайковскому, она сказала:
– Ну, слушай, Петька, вот что я сделаю! Я сейчас пойду и оденусь сама в этот костюм, и когда я буду одета, то Фанни на мне покажет дураку Алешке, что после чего надевается! Понял?..
И, не дожидаясь ответа, она вышла, уводя за собой свою Фанни, нагруженную подробностями костюма.