Встречи на московских улицах

В будущем Ланг видела Маяковского великим художником, но в дореволюционной России ни одному художнику памятника не было. На это Владимир Владимирович заявил, что памятник ему поставят не как художнику, а как поэту.

– А ты разве пишешь стихи? – удивилась Ланг.

На утвердительный ответ ухажёра попросила что-нибудь почитать. Маяковский отказался:

– Я их никому ещё не читаю, потому что я не готов, но я буду когда-нибудь большим и известным поэтом, и мне будет стоять памятник.

– Володя, ты ведь очень талантливый художник, – ещё раз удивилась Ланг. – Почему же ты хочешь бросить живопись и стать поэтом?

– У меня как у живописца, – продолжал Маяковский ошарашивать спутницу, – чересчур ограниченная аудитория. Мне нужна мировая аудитория. А художнику что: Третьяковская галерея, в лучшем случае. И то – кто туда ходит? А мне нужно говорить на площадях.

И что удивительно, восемнадцатилетний юноша видел не только исполнение своих амбициозных планов, но предсказал и будущее своей спутницы:

– И памятник этот ты увидишь. Ты из далёких странствий вернёшься в Москву и увидишь памятник, а меня уже в живых не будет.

Действительно, в 1919 году Евгения Ланг уехала из России, училась в Германии, затем жила во Франции. На Родину вернулась через сорок два года, почти к открытию (1958 г.) на площади Маяковского (теперь Триумфальной) памятника своему давнему собеседнику.

Кафе поэтов. Свидетелем его рождения случайно стал известный в последующие годы артист И. В. Ильинский. «Однажды, – рассказывал он, – идя на занятия в студию Комиссаржевского по Настасьинскому переулку, я заметил, что в одном из маленьких низких домов, где помещалась раньше прачечная или какая-то мастерская, копошатся люди. В помещении шёл ремонт».

На следующий день Игорь Владимирович обратил внимание на то, что ремонтом занимались отнюдь не рабочие: два человека расхаживали вдоль стен и наносили на них беспорядочные мазки. Приплюснув нос к оконному стеклу, Ильинский пытался разобраться в хаотичности стенных росписей. «„Маляры“ заметили это, подошли с кистями к окну и начали мне делать какие-то знаки. Один был большого роста, другой, коренастый, – поменьше. О чём они спрашивали меня, я не мог расслышать, но, по-видимому, они спрашивали, нравится ли мне их работа. Я отвечал им соответствующей мимикой, которая выражала моё неясное отношение к их художеству. Коренастый быстро нарисовал кистью на стекле окна круг и на круге – студенческую фуражку. Затем появились точки глаз, приплюснутый нос и линия рта. Он спросил знаками, нравится ли мне мой портрет. Я отвечал утвердительно. Тогда другой нарисовал рядом ещё круг, приделал к нему студенческую фуражку, а в круге поставил вопросительный знак. После этого художники отошли от окна. Я полюбовался моим портретом и пошёл на занятия».

В Настасьинском переулке литературное кафе, получившие название «Динамо», пребывало недолго. Вскоре после Февральской революции его перевели на Тверскую, в дом 18, напротив построенного позднее здания Центрального телеграфа. Кафе занимало первый этаж указанного дома, а на втором находилась Лечебница для душевнобольных. Такое соседство очень нервировало завсегдатаев – футуристов – и радовало их многочисленных противников. О визитёрах кафе поэт А. Мариенгоф писал:

«О посетителях придётся сказать так: комиссарская доха из лошадиного меха, овчинный полушубок, побуревший от фронтовых непогод, чекистская кожаная куртка, интеллигентская шуба с облезлым котиковым воротником-шалью, пальтецо, подбитое ветром…

Курили мужчины, курили женщины. Причём на каждую обыкновенную приходилось примерно две проститутки. Пар валил не только из открывающихся ртов, но и от стаканов с морковным чаем. Температура в зале была ниже нуля, но не настолько ниже, чтобы могла охладить литературные страсти».

В кафе было два помещения: первое – побольше, с эстрадой, второе – поменьше. В последнее вела лестница в три-четыре ступени с зеркалами по сторонам её; оно было доступно только именитым гостям.

Общий зал «украшали» брюки поэта В. В. Каменского, распластанные на центральной стене, многочисленные рисунки и стихи, цитаты из Блока, Белого, Брюсова и имажинистов. Под брюками были выведены следующие строки:

Будем помнить Стеньку,
Мы от Стеньки. Стеньки кость,
И пока горяч кистень, куй,
Чтоб звенела молодость.

Была на стене и красная лодка, под ней крупными буквами – строки Есенина: