Встречи на московских улицах

Накричав на помощников и несколько поостыв, Виктор Степанович вернулся к прерванному разговору:

– К трём можешь подъехать ко мне?

Без пяти три Доценко был в переполненной приемной Черномырдина. Уныло подумал, что ждать придётся долго – впереди целая вереница губернаторов. Но тех вдруг всех разом пригласили в кабинет премьера. И почти следом позвали писателя.

– Вы читаете книги Виктора Доценко? – обратился Черномырдин к собравшимся у него администраторам.

В ответ послышались восклицания о том, что романы читать некогда. Работы по горло. Не до развлекательной литературы.

– А я книги о Бешеном читаю по ночам! – победно воскликнул премьер. – Страна, между прочим, живёт так, как пишет Доценко!

Последнюю фразу произнёс с чувством, с нажимом, вспомнив, по-видимому, недавний случай с подарком писателя. А тот недоумённо развёл руками, хотя с языка так и рвалась знаменитая фраза собрата из XIX столетия: «Воруем, брат! Воруем!».

Кстати. Заканчивая наш рассказ о встречах на Тверской, по-видимому, надо сказать, что в конце XV века она начиналась от Исторического проезда (современный проезд Воскресенские Ворота). Между им и Кремлёвским проездом находится ГИМ – Государственный Исторический музей. Вещественные и документальные материалы музея исчисляются миллионами и тем не менее малоизвестны (особенно последние) не только рядовым гражданам, но и исследователям.

Окрест Тверской

1-я Тверская-Ямская и Ленинградский проспект

И то, и то получила. В декабре 1946 года случилось небывалое: три советских журналиста были направлены в длительную командировку в Японию; одним из них был Б. Горбатов, автор нашумевшей повести «Непокорённые». Перед отъездом у него произошёл тяжелый разговор с женой, женщиной характерной и упрямой, травмированной расстрелом отца, бывшего офицера царской армии. Она вспоминала:

«Борис приехал за мной после спектакля в театр. Мы, как всегда, сошли у Белорусского вокзала и зашагали по бульвару. Борис приехал за мной в каком-то „не своём“ состоянии и нервно идёт своими шажками и, конечно, несмотря на все мольбы, впереди. Вдруг поравнялся со мной:

– Тимоша, мне надо поговорить с вами…

Я засмеялась.

– Не смейтесь, это не смешно, это серьёзно, это о вас… – Борис заговорил скороговоркой. – Почему! Почему! Ну по-че-му! Вам не вступить в партию? Мне же уши прожужжали об этом. Что, от вас что-нибудь убудет? Почему вы не такая, как все?!

– Не ваша?

– Да, не наша.

– Так это же счастье!

– Опять вы за своё! Но ведь в жизни-то нужно быть как все. Я похолодел, когда услышал, как вы, разговаривая с большим государственным человеком, сказали, что мы не освободители, а оккупанты, а потом отошли от него, сказав, что разговор этот скучный и неинтересный!»

Т.К. Окуневская

Татьяне Окуневской шёл тридцать третий год. Она много снималась в кино и была знаменита, очень, к тому же чертовски красива. Мужчины буквально липли к ней – от её артистического окружения до маршала Тито. На её «закидоны» смотрели сквозь пальцы, объясняя их легкомыслием женщины, избалованной повышенным вниманием к ней. Конечно, Горбатова, гражданского мужа Татьяны (оформлять брак она не хотела), это беспокоило, и он пытался остеречь жену:

– Думаете, что ваше обаяние спасёт вас от всего?! Вы что, действительно не понимаете, к чему всё это может привести?! Вы что, действительно так наивны?!

– Я действительно так наивна – я верю в то, что можно оставаться порядочным человеком, несмотря на всё, что творится вокруг.

Как когда-то отец, наставлявший пятнадцатилетнюю девушку, так теперь её муж просил, с отчаянием требовал:

– Вам надо изменить себя! Я же не прошу вас врать, льстить, вы всё равно это сделаете плохо, но хотя бы держите ваш язык за зубами или говорите всё это мне! Мне! И никому больше!

– Я как будто вылетела из клетки[41], а вы хотите во что бы то ни стало поймать и запрятать…